Наваждение
Шрифт:
11
Разбудила меня мама, спал я настолько крепко, что не слышал трезвонившего будильника.
— Тебе сегодня не нужно на работу? — спросила она. — Зачем же тогда будильник завел?
Она уже собралась уходить, стояла надо мной в пальто и шапке. Я осторожно глотнул — в горле запершило, но сильной боли не почувствовал.
— Нет, у меня сегодня дела в городе, — ответил я осипшим голосом. Отвернулся к стене и тут же заснул еще крепче.
Проснулся я, когда стрелки на циферблате моего старого друга и недруга
Полежав немного, надумал позвонить Светке. Если трубку возьмет кто-нибудь из родителей, узнаю хоть о ее здоровье. Но ответила мне сама Светка. Сказала, что температура у нее уже нормальная — да здравствуют американские антибиотики! — чувствует себя вполне сносно, но отец велел минимум два дня еще полежать, спросила, когда к ней зайду. Я же, стараясь зачем-то преподнести все в юмористическом свете, поведал ей, как меня самого сразила та же болячка, пообещал, что, если ртуть на шкале выше сорока не поднимется, обязательно ее вечером навещу. Светка заволновалась, требовала, чтобы обязательно вызвал врача, заявила, что если я сегодня покажусь у нее, вообще откажется со мной разговаривать. А под конец совсем меня огорчила — сказала, что придется ей, видно, просить отца зайти посмотреть меня.
Я представил на секунду, как заявляется в нашей квартире ее папенька — и сразу же расхотелось острить и хорохориться. Пообещал, что обращусь в поликлинику, и в приходе ее отца совершенно не нуждаюсь. Мы проболтали еще минут десять, но разговор этот передавать словами бессмысленно. Подслушивал бы его кто-нибудь, подумал, что озорничают два подростка. Недомолвки, намеки, подначки — непосвященному не понять. Каждому хотелось услышать признание другого, едва ли не любая фраза таила в себе два или даже четыре дна. Игра эта доставляла мне ни с чем не сравнимое удовольствие, и сердце переполняла теплая, мягкая нежность. Свершилось очевидное и неизбежное — я уже не мыслил свою жизнь без Светки. Без ее омутных глаз, без ее гладкой шеи, без ее голоса.
— Совсем, значит, меня не любишь? — «беспечно» спрашивал я.
— Совсем, значит, — тихо, загадочно смеялась Светка, и я слышал долетавшее до меня по заиндевевшим проводам ее легкое дыхание. И млел, и радовался, и счастлив был, перезревший оболтус…
После этого нашего диалога пришел я еще к одному бесспорному решению. Нужно, упирая на высокую температуру, в самом деле вызвать врача и лечиться изо всех сил, чтобы как можно быстрее восстановиться и встретиться со Светкой. Обнять ее, прижать к себе…
Дабы рассчитаться с имевшимися у меня тягостными обязательствами,
Ото всей предыдущей маяты я несколько подустал, отяжелела голова, кожа покрылась испариной, но Светкин голос подействовал целительно — не кручинился, не унывал. Я лежал, разглядывая до мельчайшей трещинки знакомый потолок, думал о Светке. Думал медленно, обстоятельно, растягивая удовольствие. Представлял, как все у нас будет…
А еще мне захотелось поскорей дописать свою повесть. И чтобы очень она Светке понравилась. Пусть даже окажется единственным ее читателем, могу, если на то пошло, никакому издательству не показывать. Мой подарок Светке. Светке, а не какому-то Андрею, хоть и он был инициатором этой авантюрной затеи. Ему, вопреки договору, вообще не дам. Обойдется. И Светку предупрежу. Она, надеюсь, не откажет мне в таком пустяке. А я, в виде компенсации, дарую Андрею Буркову свободу. Пусть «раскалывается», выкладывает Крымову все, что знает, и уматывает ко всем чертям. Постараюсь в дальнейшем даже не вспомнить о нем ни разу. Представляю, каким заявится он, промаявшись тюремную ноченьку, в кабинет следователя — куда что денется…
— Как спали? — спросил Крымов, без улыбки глядя на Андрея.
Тот не ответил, лишь оскорблено зашмыгал носом, давая понять, что на дурацкие вопросы отвечать не намерен.
— Знаете. Андрей, я, честно сказать, тоже сегодня неважно спал. Подустал немного, мысли всякие одолевали. И, конечно же, тоже от вас не стану скрывать, готовился к этой нашей встрече. Не для того, чтобы переиграть, перехитрить, шансов у вас, вы же понимаете, никаких не осталось — просто хотел ускорить развязку, выгадать время, которое очень сейчас дорого. Поэтому жду четкого однозначного ответа: будете сами со мной откровенны или принуждать вас, каждый раз уличая во лжи?
Андрей к поединку тоже готовился и отчетливо понимал, что держаться надо до последнего. Шансов действительно не оставалось, и любой, даже незначительный выигрыш мог оказаться решающим для меры ожидавшего его наказания. Знать бы только, какими точно уликами располагает против него следствие. Не исключалось ведь, что Крымов, хоть и многое у него в руках, еще и блефует. Но вдруг, совершенно для себя неожиданно, по-детски сказал:
— Вы сначала расскажите, что именно обо мне знаете, тогда я подумаю.
Глеб не рассмеялся, не выразил ни удивления, ни возмущения. Лишь вздохнул.
— Увы, худшие опасения мои оправдываются. Человеческого языка вы не понимаете. Что ж, будем разговаривать на милицейском. И подумать вам придется. Очень хорошо придется подумать, потому что, вижу, плохо себе представляете глубину разверзшейся перед вами пропасти.
— Какой еще пропасти? — глухо пробормотал Андрей, только чтобы не молчать.
— Не догадываетесь? — чуть сузил глаза Глеб. — Речь идет не только о — выделил окончания, — человеческИХ жизнЯХ, хотя уже одного этого достаточно, чтобы обрушить на вас всю тяжесть закона. Но существуют еще — и вы не хуже меня понимаете — государственные тайны, подрыв оборонной мощи страны. Может быть, это слово покажется вам устаревшим и с некоторых пор двусмысленным, но живо еще такое понятие, как патриотизм. И если вы…