Наваждение
Шрифт:
Досмотреть. Ну, и опять же: англичане…
Глава 35
В которой Шурочка открывает букмекерскую контору, Крошечка Влас встречается с Манькой, а Софи и Туманов беседуют между собой
Стоявший на краю огорода сарай, в котором почти девять лет назад пытался свести счеты с жизнью инженер Измайлов, после так толком и не использовался. Вроде бы никто ничего тогда не узнал (Элайджа и «звериная троица» уж что-что, а тайны хранить умели), но так… что-то нехорошее за этим сараем все-таки образовалось и тянулось… Давно бы следовало его разобрать, и либо огород расширить, либо хоть псарню для петиных собак сладить, но у Марьи Ивановны все как-то руки не доходили. Слишком много было снаружи от дома хлопот, проблем, и до своего подворья, а уж тем паче до заброшенного сарая руки не доходили.
Сарай между тем стоял себе. Крыша и стены в нем потрескались и разошлись, паклю растаскали на гнезда
Вот среди этих людей Шурочка и хотел бы оказаться, как равный среди равных. Такой была его последняя по времени и, как он теперь полагал, окончательная мечта.
Последнюю неделю старый сарай буквально зажил новой жизнью. Множество самых разнообразных по виду и достатку людей, как бы от кого-то таясь, приходили в него по тропке со стороны огорода и, не слишком задерживаясь внутри, уходили обратно, со странными улыбками на лицах. Сам Шурочка почти не покидал усадьбы. Пальцы у него все время были измазаны чернилами, а на худом миловидном лице за обедом и ужином (завтракал Шурочка у себя в комнате) блуждала рассеянная, но крайне довольная улыбка. Относительно доверенными лицами Шурочки были подружка его детских игр Неонила и ее сверстник Кирька, сын конюха Игната. По его просьбе (подкрепленной вполне звонкой монетой) они посетили Мариинский поселок, Выселки и все лавки Егорьевска. Рассказывали о чем-то как бы под большой тайной, так, чтобы слушающий склонял ухо к говорящему…
Дальше, как и предполагал Шурочка, процесс пошел сам.
– Маша, а что это за люди у нас по огороду в сарай шастают? – поинтересовался вечером у жены Дмитрий Михайлович. – Ты знаешь?
– Что? Что ты говоришь? – рассеянно переспросила Марья Ивановна, мысли которой были заняты вовсе не посетителями ее огорода. – Что – знаю?
– Я спрашиваю, что Шурочка делает в сарае? – повысил голос мужчина.
– Так отчего бы тебе у него самого и не спросить? – тут же ощетинилась Маша. – Что он, прокаженный, что ли, что ты с ним поговорить не можешь?!
Все упреки мужа в том, что Шурочка близок и откровенен с матерью, и осторожно избегает отца, Машенька выслушивала почти с гордостью. Да, так оно все и есть! Но чья же в том вина? Неужели ее? Или все-таки самого Дмитрия Михайловича, который чужим, диким и неприятным детям (ну ладно, будем справедливы, к Аннушке это, пожалуй, и не относится!) давно уж уделяет внимания едва ли не больше, чем своему собственному, родному сыну!
– Хорошо, – примирительно сказал Митя, которому, по-видимому, вовсе не хотелось ссориться. – Ложись. Я завтра поговорю с Шурой.
– И не вздумай сразу высмеивать его! – предупредила Машенька.
Шурочка и все его начинания казались ей необычайно умными и оригинальными.
«Мелкий покуда хищник новой формации,» – так называл это Дмитрий Михайлович, и сравнивал Шурочку с прожорливой и неразборчивой в средствах куничкой, чем бесил Машеньку несказанно. В общем-то это было странно: то, что хищником был ее отец, Иван Парфенович Гордеев, она признавала безоговорочно. Видеть это же самое качество в сыне – отказывалась категорически. Но, впрочем, чему удивляться: парадоксы материнской любви всем известны, и в дополнительных комментариях не нуждаются…
– Я все выяснил. Пришлось, конечно, потрясти шельмеца, он от всего отпирался, но… Я пригрозил Неониле, и она раскололась. Эта дурочка, конечно, ничего толком не понимает, но я-то по паре признаков сразу обо всем догадался. Тогда уж ему и не отвертеться было… Ты знаешь, он ведь и на тебя ставки принимает, – независимо сообщил Дмитрий Михайлович жене сразу после обеда.
– Что? – вскинулась опять думавшая о своем Машенька. – Что? Ты грозил Шурочке?!
– О Господи! Маша! – вздохнул Дмитрий Михайлович. – Объясни ты мне, наконец: где ты пребываешь душою все последнее время? Все строишь козни касательно англичан? Или тебя, как и прочих егорьевских кумушек, не в шутку пленила непонятная и чудесная история чувств Майкла Сазонофф и Софи Домогатской?… Это, согласен, как-то удивительно, просто по книжному романтично… – Дмитрий Михайлович говорил с видимым удовольствием, едва ль не закатывая глаза. Машенька же, слушая его, едва справлялась с ненавистью и дикой болью, раскалывавшей виски. – После той безумной сцены они даже не касаются друг друга, во всяком случае на людях, но достаточно бросить на них беглый взгляд, чтобы понять: они – пара. Больше того, прямо первообраз какой-то: он весь в этих шрамах, неуклюжий по виду, но, полагаю, сильный невероятно, с его странной речью, манерами, весь такой русско-английский плебей, а она – аристократка, тонкого стекла, с ее локонами, глазами… Аглая говорит: глаза у Софи, как у лемура. Точно очень, а я и не подумал раньше… Ты знаешь, она как-то говорила мне, что любила одного человека, и он был весьма некрасив внешне… Я тут вдруг подумал: может это как раз Сазонофф и есть?
«Она говорила с ним о любви… – подумала Машенька. Мысли текли медленно и вязко, словно в патоку закутанные в ненависть. – Рассказывала ему о своих мужчинах, даже описывала их внешность. Когда? Почему? Что вообще между ними происходило? Говорить о таком с мужчиной можно только при очень большой доле откровенности и… близости…»
– Что… ты… сказал… относительно… Шурочки… – медленно, с трудом выталкивая звуки из горла, выговорила Машенька.
– А… Ну да! – спохватился Дмитрий Михайлович. – Надобно тебе знать, что у нас на огороде уже больше недели функционирует ни что иное, как букмекерская контора. Держатель ее – наш с тобой предприимчивый сын.
– Какая контора? Зачем это? – не поняла Машенька. От родившегося недоумения комом стоящая в горле злость куда-то отступила. Стало легче дышать.
– А… Ну как бы тебе объяснить? Понимаешь, это вроде как побиться об заклад, но в более… утонченной, что ли, форме. Причем интересно было бы узнать (я был так поражен, что забыл спросить): он сам это переоткрыл или прочитал где. Насколько я понимаю, в Егорьевске такого сроду не водилось. В общем, есть какие-то события, они могут произойти или не произойти. И вот я ставлю деньги, что Вера Михайлова, к примеру, завтра разорится. А ты, наоборот, что ничего такого с ней завтра не будет. Назавтра смотрим: если с Верой Артемьевной все в порядке, то ты получаешь и мои деньги, и свои. Если же она-таки разорилась – все деньги мои. Ну и что-то, само собой, перепадает букмекеру – держателю конторы, который принимает и учитывает ставки. Понятно?
– Понятно, – удивилась Машенька. – Довольно просто выходит. А только зачем же люди деньги-то ставят?
– Азарт, матушка, азарт, – вздохнул Дмитрий Михайлович. – Одно из вечных свойств человеческой натуры, без различия ума, возраста и социального положения. Надежда на фортуну. Ничего не делая, угадать и сразу загрести деньгу…
– И на что же Шурочка… ну… принимает эти ставки? Что у нас, в Егорьевске, может такого произойти?
– Вот тут-то самое интересное. Наш сын тонко уловил судьбоносный егорьевский момент и теперь весьма бодро на том наживается. Например, англичане. Сейчас весь город чувствительно интересует, с кем они станут иметь дело: с нами или с Верой и Васей. Пожалуйста. Шурочка принимает ставки. Кстати, по его словам, больше все-таки ставят на Веру Артемьевну… Есть еще сроки: когда англичане определятся – до Петровского поста или уж после. Для особо смышленых есть суммы и качество сделки: какие прииски станут покупать, сколько дадут, станут ли на следующий сезон свое оборудование везти, будут ли везти разведку на болотах… Не обойдены и личные дела: останется ли инженер Измайлов в Егорьевске ввиду англичан, сойдутся ли Софи и Сазонофф как любовники…