Наваждение
Шрифт:
Когда отъезжали, не хотели прежде времени тревожить спящую Милочку. Коке о том не сказали, и он, высокий и тонкий, вышел на крыльцо к собравшимся взрослым, неся спящую девочку на руках.
– Кока! Зачем?! Надорвешься! – удивленно крикнула Софи.
Петя быстро подошел к мальчику, бережно принял на руки укутанную в плед дочь. Взглянул с мягким укором.
– Я не знал… – сконфуженно пробормотал Кока.
Софи положила руку на худое, вздрагивающее плечо.
– Ничего, Кока. Конечно, тебе не стоило ее тащить.
– Ничего подобного, – возразил Кока. – Милочка легкая и… Тетя, вы ведь найдете Ирен, правда?
– Конечно, найдем, – чуть поколебавшись, подтвердила Софи. – Ты волнуешься за нее, да?
Кока всегда был молчаливым и, если речь не заходила о его коллекциях, ни с кем не сходился накоротке. Софи трудно было даже предположить, что именно происходит в его удлиненной, коротко остриженной, светловолосой голове.
– Да, я волнуюсь, – подтвердил Кока. – Я… вы думаете, отчего я насекомых собираю? Я помню… я еще совсем маленький был, а Ирен осенью собрала гусениц и из них зимой вывелись бабочки. Я вошел в комнату, а они – летают везде. Ирен стояла посередине, раскинув руки, и они садились ей на голову, на плечи, на ладони… Я подумал: «нет ничего прекраснее!» Вот именно этими словами, я помню. Может быть, я их еще и сказать не мог, они просто были у меня в голове… Я тогда пытался поймать бабочек, но был неловок, и мял их, и ломал им крылья… Ирен сердилась, а я плакал… А потом я решил, что когда-нибудь научусь сохранять, удерживать их мимолетную красоту. И в любой момент смогу ею любоваться. И показывать другим. Мне было совсем мало лет, но я всегда помнил Ирен и ее бабочек…
– Бедный Кока! – сказала Софи Пете, поудобнее умащиваясь в крытых санях, и подтыкая под спящую Милочку меховое одеяло.
– Отчего же бедный? – удивился Петр Николаевич. – Мне он видится разумным и доброжелательным мальчиком. Может быть, излишне застенчивым, но, право, это кажется мне куда более привлекательным, чем наглость и дерзость иных его ровесников. Вероятно, в будущем он займется естественными науками…
– Да я не о том! – с досадой сказала Софи. – Понимаешь, он думает, что красоту можно удержать, убивая ее и насаживая ее на булавку… И никто не объяснил ему… Бедный Кока!
Петя, не услышав в словах жены вопроса, молча пожал плечами.
Вернувшаяся откуда-то Наталья Андреевна, румяная и возбужденная, в дорожном наряде подошла к уже снаряженным саням и ткнула пальцем в Софи.
– Соня! Ты ведь знала Ксению Мещерскую? По тем делам, с сапфиром, и прочим…
– Да, – удивленно подтвердила Софи. – А что с ней?
– Ее убили, – сказала Наталья Андреевна с непонятным торжеством, как будто именно в этом убийстве реализовались наконец какие-то ее чаяния. – И еще: она тоже занималась всеми этими делами, ну… я имею в виду мистику и прочее… Как и наша бедная Ирен… – здесь Наталья Андреевна всхлипнула и зашарила в кармане. – Где…Где моя нюхательная соль?!
– Ксеничку…
Большая, но запущенная квартира покойной Ксении Мещерской располагалась в большом сером доме на Казанской улице. Софи, которая, когда хотела, без труда могла расположить к себе кого угодно из простецов, назвала свое имя, представилась подругой Ксении и легко уговорила рыхлую бабу-служанку впустить ее. Серебряный рубль еще помог делу.
Немолодая служанка Акулина напомнила Софи упрощенный вариант самой Ксенички – большая, обвисшая грудь, низкая талия, круглое мучнистое лицо с маской доброжелательного равнодушия. Впрочем, у Ксении Мещерской всегда был такой вид, словно она непрерывно прислушивается к чему-то важному, но неслышимому для других. У Акулины этой особенности в облике, естественно, не присутствовало.
– Ты, знаешь, сама на барыню Мещерскую похожа, – доверительно сказала Софи. – Просто одно сложение, да и на лицо. Хотя ты, конечно, помоложе будешь…
Акулина зарделась, довольно сопнула носом.
– Многие то же говорили, как и вы, многие… Да вы барыню-то давно ли знали?
– Давно! – честно ответила Софи. – Еще лет десять назад, до того как я замуж вышла, мы с Ксеничкой подругами были – не разлей вода. Потом-то я в деревню, к мужу уехала…
– А, вот оно что! – вздохнула Акулина и последние остатки подозрительности исчезли с ее плосковатой, заспанной, несмотря на полуденный час, физиономии. – Десять лет… А я-то восьмой год, как в дом взята… А теперь уж и не знаю, что будет, куда пойду…
– Акулина, – задушевно сказала Софи, посчитав, что отношения уже установлены на достаточном для задушевности уровне. – Давай-ка мы с тобой чаю выпьем, и ты мне все-все расскажешь… Веришь ли, я, как узнала случайно про Ксеничкину смерть, так с тех пор и места себе не нахожу. Сны снятся… Вот, специально сюда приехала, даже мужу не сказалась…
– Ох! Понимаю! Мне ль не понять?! – Акулина сочувственно погладила круглую щеку ладонью. – А что ж снится-то вам, барыня Софья Павловна?
– Представь, – Софи понизила голос и округлила глаза. – Будто является мне Ксения… вся такая в белом… а на шее – ожерелье из больших камней, рубинов… и говорит…
– Ох, ужас-то! – Акулина поспешно перекрестилась. – Ожерелье из рубинов… а ее, сердечную, как раз-то и задушили…
– И говорит… тихим таким голосом, словно ветерок подул… – вдохновенно продолжала врать Софи, небезосновательно полагая, что обладая сходной внешностью, хозяйка и госпожа должны были иметь нечто общее и в душевном устройстве. Ксеничка же с юности обожала все таинственное. – «Софи! Голубушка! Отыщи, сделай милость, моего погубителя! Пусть будет ему страшная кара и не будет ему покоя ни днем, ни ночью, ни в лесу, ни в городе, ни в море, ни на суше, ни…» – Софи на мгновение исчерпалась, но Акулина тут же пришла ей на помощь.