Наваждение
Шрифт:
– Ну, чтобы я ихним – Алеши и Веры сыном – уродился, а ты – у моей матушки с отцом, или уж у дяди Пети с Элайджей… А чего? – Шурочка, прищурившись и отступив на шаг, оглядел приятеля. – Ты и по колеру со зверятами нашими схож, и по повадкам… Открывали бы вы с матушкой библиотеки да лекарские пункты на приисках, книжки бы читали, может быть, она бы тебя на рояли научила… А я бы уж у Веры Артемьевны и Алеши самым расприлежным образом учился дела да деньги делать, ни на кого не оглядываясь… А что я при таком раскладе наполовину остяком бы получился, так это – не страшно. Отец-то твой тоже полукровкой самоедским был,
– Ты… Ты… – незлобивому Матвею на миг показалось, что уж теперь-то Шурочка точно получит по шее.
– А чего – я? – Шурочка предусмотрительно отскочил от пыхтящего приятеля в угол комнаты. Видимо, ему тоже померещилось что-то подобное. – Я просто для примера сказал, ну, сочинил как будто. А у тебя и фантазии никакой нету. Ничего-то себе вообразить не можешь…
– Не могу, – неожиданно согласился Матвей. – Прав ты, Шура. В том беда моя. Что увижу, услышу, сочту или прочту – то и есть. А более – ничего. Оттого и Соню часто не могу понять. Она обижается.
– Да что тебе до нее? – удивился Шурочка. – Пусть себе обижается, коли хочет.
– Как – что? – не понял Матвей. – Она – самый близкий мне человек. Мы, ты не знаешь, что ли? – выросли вместе.
– Ну, это конечно… – согласился Шурочка. – Но так-то, если рассудить, кто она тебе? Твоя мать ее из милости в дом взяла, кровного родства между вами нет…
– В том-то и штука! – с редкой для него эмоциональностью воскликнул Матвей. – Если б она мне кровной сестрой была, или единоутробной, как Стеша, так и все было бы ясно! Я бы и любил ее как сестру, и заботился о ней. А так…
– А… вот оно что! – сообразил Шурочка. – Ты, значит, теперь никак решить не можешь, можно тебе с ней лечь… или нельзя?… Но это ведь и вправду запутано. В одном дому, да и Вера Артемьевна еще неизвестно, как взглянет. Зачем тебе в такое влезать? Соню я твою не раз видел, как она к зверятам приходит, так она, честно сказать, – дурнушка и дикарка. Неужели тебе поприглядней не найти?
– Да зачем?! Кого мне искать? Для меня Соня…
– Как – кого? – изумился Шурочка. – В тебе кровя-то небось играют? Так и найди себе девку посговорчивей из приисковых, или на Выселках, и все дела. Не хочешь постоянную, можно и так – на раз. За рубль, да за кулек пряников – любая пойдет… – Шурочка еще раз оглядел статную фигуру Матвея и тяжело вздохнул. – Не стану тебя обманывать, рубль – это для меня. Ты – можешь сэкономить, обойтись пряниками. Уж очень ты для девок приглядный…
– Что ты ерунду городишь? – Матвей отвернулся и пятнисто покраснел. – Соня… мы… я… никогда не стал бы… за пряники…
– Господи, да ты что, никогда еще?… – Шурочка всплеснул руками. – Ну это уже вообще свинство!.. Да чтобы в твои годы, да в приисковом поселке, да с твоими статями… Безумство сплошное! Ну, Матюша, ты вот меня корил, а я так до боли прав оказался: яблоко от яблони недалеко падает. Если по роману Софьи Домогатской судить, так и отец твой…
– Замолчи! – зарычал Матвей, недвусмысленно растопырив руки и делая шаг по направлению к Шурочке.
– Молчу, уже молчу… – Шурочка приложил палец к губам и, осторожно обойдя Матвея, остановился у двери. –
Глава 19
В которой Софи подготавливает побег Гриши Домогатского из сибирской ссылки, а Элен Головнина выясняет биографию Ачарьи Дасы
Дежурный дворник у ворот огромного доходного дома на Фонтанке без звука, с поклоном пропустил Софи и явно имел какой-то вопрос к невзрачно одетой Оле Камышевой. Однако, когда Оля подняла глаза и встретилась с дворником взглядом, вопрос испарился, не родившись.
– Отчего нам надо здесь именно говорить? – спросила Софи. – Можно было бы в кофейне или уж на вечеринке, коли ты прийти согласилась.
Оля загадочно улыбнулась.
– Здесь тихо и надежно, да и еще знакомых увидишь…
Софи покорилась, но все же с удивлением оглядывала вывески: «Клавишные инструменты Мейера» «Столярная мастерская – краснодеревцы и белодеревцы надежно выполнят заказы любой сложности»…
Их путь лежал в небольшую слесарную мастерскую, у двери которой висела небольшая черная доска – на ней мастер писал, в какой квартире он работает, чтобы его всегда можно было найти. Сейчас она была пуста, следовательно, слесарь находился на месте.
Согнувшийся над обширным столом мужчина в фартуке и очках чинил «аристон» – музыкальный ящик. Яркая передвижная лампа на деревянном штативе освещала его прочерченный резкими линиями профиль.
– Игнат! – удивленно воскликнула Софи. – Ты – здесь? Здравствуй!
Слесарь обернулся, встал, машинально обтер руки об фартук.
– Здравствуйте… Софья Павловна… – медленно сказал он, а потом снял очки и перевел вопросительный взгляд на Олю.
Когда-то Игнат был рабочим на прядильной фабрике Михаила Туманова, а потом повздорил с самим хозяином и был им уволен. В то же время он посещал политический кружок для рабочих, который вели подруги Софи – Оля Камышева и Матрена Агафонова. После пожара в игорном доме Софи с Игнатом ни разу не встречались.
Несмотря на Олины усилия, разговор не клеился. Все собеседники чувствовали себя едва ли не болезненно чужими друг другу. Софи мысленно удивлялась на то, какими постаревшими и как будто высушенными невидимым пламенем выглядят Оля и Игнат. Некоторое представление об этом пламени давали искры, которые вспыхивали в глазах у обоих каждый раз, когда речь заходила об интересующих их предметах – революции, стачках, растущей политической активности рабочих…
– Только отчего же вы здесь, Игнат? – не удержалась от подколки Софи. – Слесарь-водопроводчик, у богатых домовладельцев… Я думала, вы теперь будете… ну, хоть на Путиловских заводах, там, где рабочие массы… в гуще, так сказать, борьбы…
– Мы с товарищами рассудили, что так удобнее всего будет, – спокойно разъяснил Игнат. – Сюда, в мастерскую, любой может зайти, не вызывая никаких подозрений. Починить, залудить кастрюлю, другая слесарная работа. И я сам могу когда угодно уйти. Очень удобное с точки зрения конспирации место.