Наверху рушились города…
Шрифт:
– Давай-давай, – Пётр Валерьевич наклонился между сидений и посмотрел вперёд. – Проскочим.
Когда стоп-линия была уже в пределах видимости на светофоре загорелся красный.
– Давай-давай! – почувствовал сомнения шофёра Пётр Валерьевич.
Они выехали на перекрёсток. В этот момент наперерез им тронулась серебристая иномарка. Депутат Мосгордумы предпринял попытку спрятаться за сиденье, но сильный удар кинул его грузное тело в лобовое стекло.
Костик видел свет. Он сжал пальцы в кулак и почувствовал,
Костя распахнул глаза. Запоздало осознал, что не было никого света в конце тоннеля, попросту его голова была повёрнута к окну, сквозь еле-еле приоткрытые веки он видел ресницу, которая и показалась фигурой.
А сопел он сам. Костик выплюнул трубку. Во рту остался привкус пластмассы. Он наклонился над краем постели, схватился за железный поручень и несколько раз сплюнул на пол, выложенный уродливой, коричнево-голубой, плиткой. Несколько мгновений размышлял, какого ляда у него в доме такая убогая плитка?! Затем ещё раз сплюнул, пытаясь избавиться от вкуса пластмассы во рту. На локтевом сгибе левой руки что-то неприятно покалывало. Костик вновь откинулся на подушку и увидел, что туда вставлена игла катетера.
В этот момент он и понял, что находится в больнице. Вторая койка от окна. Всего он насчитал восемь. На трёх, возле противоположной стены, кто-то лежал. Сладковатый запах разложения щекотал ноздри. Костик увидел, что его капельница пуста. Вырвал иглу, опасаясь, чтобы воздух не попал в кровь. Запоздало подумал, что он бы туда уже давно попал.
Несколько мгновений вспоминал, что он вообще делает в больнице. Помнил, как сдал материал в конце рабочего дня. Попрощался с Николаем. Возле выхода придержал дверь доставщику воды. На парковке какой-то урод с самарскими номерами перегородил ему выезд, благо телефон под лобовым оставил.
А вот что было после, Костик не помнил. Так бывает после сильнейшей пьянки, когда очухиваешься в постели и не понимаешь, как ты в неё вообще попал.
Костя наклонился над краем, схватился за железный поручень, и ещё раз сплюнул тягучую слюну с привкусом пластмассы. Затем медленно сел. Его полностью раздели, простыня, которой он был прикрыт, соскользнула на пол. На ногах ещё виднелись следы от огромных синяков. На левом боку тоже различались остатки обширной гематомы.
В большое окно ярко светило солнце. Остролистный клён заглядывал сквозь закрытые стеклопакеты. На угловой койке Костик увидел смятые простыни и наручные часы, ремешок на которых будто кто-то перегрыз.
Костик запоздало подумал, что ведь ему, скорее всего, ещё нельзя вставать. По крайней мере, в американских фильмах в этот момент всегда забегала медсестра и укладывала больного обратно на кушетку.
К Костику никто не спешил. Только теперь он понял, что в больнице тишина. Посмотрел на соседей по палате. Рядом с ними стояли медицинские приборы, их погасшие табло покрывала пыль. На глаза попалась бледная рука, кожа
Теперь Костик понял, что за сладковато-приторный запах витал в палате. Он лежал вместе с покойниками. В глазах одного копошились черви, у другого «соседа» почернели щёки…
Костик, медленно и неуклюже переставляя ноги, зашаркал к выходу. Белая пластиковая дверь с доводчиком приближалась, как день зарплаты – медленнее медленного. Он специально не смотрел влево, на койки с трупами. Справа все простыни были сбиты, на тумбочках виднелись цветастые упаковки с печеньем, в банке без воды пылились давно засохшие цветы. Возле одной из постелей различались бурые пятна, словно кого-то рвало кровью.
Наконец Костик схватился за прохладную белую ручку и опустил её. Скрипнул доводчик. Из коридора дохнуло пылью. Костик поначалу выглянул. Слева окно, рядом видна лестница вниз. Справа коридор с закрытыми палатами, вдали тоже различалось окно.
И тишина. Ни звука, словно все вымерли.
– Э-э-эй! – протянул Костик.
Собственный голос прозвучал фальшиво, словно рояль в котором перепутали все струны.
– Эй, есть кто-нибудь! – увереннее произнёс он.
Вновь ответом была тишина. Несколько мгновений Костик размышлял, стоит ли выходить в коридор голым. Затем отбросил всякие стеснения и сделал шаг. Идти без опоры не получалось. Щёлкнула закрывшаяся дверь.
Костя направился к лестнице. Ноги двигались с трудом, подниматься же вообще отказывались. С каждым шагом усталость наваливалась всё сильнее и сильнее. Схватившись за перила, он несколько минут простоял. Сердце колотилось в грудной клетке, как пойманная птица, бёдра болели, руки налились тяжестью, икры ныли. Сквозь грохот в ушах Костику послышались странные звуки с нижних этажей, но за достоверность он не ручался. Медленно, держась обеими руками за перила, он преодолел один межлестничный пролёт. Снова пришлось стоять и отдыхать. Как-то странно вёл себя организм. Такое чувство, что он провалялся в отключке целую вечность.
Костик преодолел ещё девять ступеней и оказался перед двойными пластиковыми дверьми, над которыми висела зелёная табличка «2 этаж». Следующие девять ступеней дались проще, словно ноги уже вспомнили как ходить.
На первом этаже Костя увидел коридор, плавно перетекавший в просторный вестибюль. Рядом с дверьми, откуда он выглядывал, лежал перевёрнутый реанимационный стол-каталка. Возле одного из кресел стояла синяя спортивная сумка. Неприятно пахло чем-то химическим.
Костя, опираясь на зелёную стену, направился к сумке. Почему-то она казалась ему той вещью, рядом с которой обязательно должен находиться человек. Слева, за белой пластиковой дверью грюкнуло. Костик замер. Сердце колотилось в груди, набатом отдавало в уши. На мгновение он даже засомневался в собственном слухе. В этот момент звук повторился, но теперь отчётливее. Затем что-то стеклянное покатилось, позвякивая краями.