Навои
Шрифт:
Джигиты султана Хусейна принялись бесшумно рыскать по саду, разыскивая в полутьме в рощах и аллеях воинов неприятеля. Но их и след простыл.
Затем Хусейн Байкара с небольшим отрядом проник в Баг-и-Шамаль — место ночного отдыха Мирзы. Внезапно разбуженные нукеры даже не пробовали сопротивляться.
Джигиты искали царевича. Вот великолепный дворец, похожий на крепость. Подле дворца — шатер. В шатре—никого. Хусейн Байкара» приказал окружить высокий пригорок. Он предполагал, что Мирза Ядгар находится в павильоне позади холма. Чтобы проникнуть в него, надо было перейти холм. Но здесь таилась опасность. Быть может, враг укрылся под защитой холма со значительными силами, готовясь к последней решительной битве. Зловещее безмолвие дворца, мрачные очертания холма в полумраке, — все, казалось,
Снедаемый нетерпением, Хусейн Байкара приказал нескольким с ног до головы закованным в латы воинам перейти холм и проникнуть в беседку. Но никто не двинулся с места. Тогда Алишер быстро соскочил с коня, передал поводья своему нукеру Баба-Али Я подойдя к государю, смело сказали
— Разрешите мне!
Ни один бек, ни один воин не ожидали этого от Навои. Многие опустили от стыда голову. Но теперь было уже поздно доказывать свою храбрость.
Хусейн Байкара посмотрел на воинов, стоявших вокруг с мрачным видом, и после некоторого колебания кивнул поэту в знак согласия. Навои (он первый раз в своей жизни вынул меч из ножен) смело двинулся к холму. Кто-то зажег пучок свечей и высоко поднял, их над головой. Все глаза были прикованы к поэту, который медленно поднимался на холм. Когда фигура Навои почти скрылась от взоров, нукер Баба-Али, обнажив меч, последовал за ним. Тотчас же десятки джигитов быстро взбежали на холм по дороге, выбранной поэтом.
Опираясь на меч, как на посох, Навои спустился с пологого холма. Навстречу ему бежали несколько вооруженных нукеров. Один из них грозно закричал: — Кто идет?
Остальные подняли мечи, готовясь к нападению. Навои, не поднимая меча, но готовый отразить удар, остановился и повелительно произнес:
— Мечи в ножны! Сдавайтесь немедленно!
Другой нукер подошел ближе и, вытянув шею, пристально вглядывался в Навои.
— Кто вы такой? Чего ради нам сдаваться? — спросил он.
— Я — Алишер Навои, — спокойно произнес поэт и, резко повернувшись, направился ко дворцу.
Ошеломленные нукеры не пытались остановить его. Нащупывая дорогу в темной передней, Навои дошел до двери; тут его нагнал Баба-Али и другие войны. Бесшумно отворив дверь, они вошли один за другим.
Посреди большой комнаты, на мягких коврах под бархатными одеялами, лежали в разных позах четыре человека. Под самым окошком, на белом тюфяке, тихо спала молодая женщина с распущенными волосами. Навои, наклонившись над спящими, негромко сказал:
— Возьмите вот этого.
Под ногами Баба-Али захрустели осколки чаш и кувшинов. Схватив царевича за руки, он потянул его и заставил встать. Двое нукеров, которые спали вскочили. В комнате поднялось смятение и шум. Молодая женщина с криком «Ах!» вскочила на ноги и выпрыгнула в окно Мирза Ядгар извивался в железных руках Баба-Али и, задыхаясь, бормотал какую-то бессмыслицу. Комната и передняя наполнились воинами. Навои, приказав увести Мирзу Ядгара, насмешливо произнес ему вслед:
Коль пьяница на троне — в том царстве все не такВнутри везде разруха, снаружи всюду враг.Джигиты спустились с холма, волоча за собой Мирзу Ядгара. Когда юношу в царственных одеждах, еще не протрезвившегося после вчерашней попойки, бросили у ног коня Хусейна Байкары, он долго бессмысленно водил по сторонам мутными глазами. Сообразив, наконец, что с ним случилось, он с трудом поднялся и, дрожа от страха, уставился на своего врага. Хусейн Байкара бросил пленнику несколько гневных слов и движением руки приказал дукерам увести его.
Герат проснулся от звуков карнаев и сурнаев. Мирзе Ядгару отрубили голову. Его приверженцы, дрожа за свою жизнь, попрятались в свои норы.
Глава восьмая
Туганбек, мрачный и угрюмый, сидел в своей хорошо обставленной комнате, не смея показаться на улицу. Гордость не позволяла ему пойти к хозяину, возвратившемуся вместе с государем, признаться в измене и покаяться. Мог ли он думать, что яркое солнце Мирзы Ядгара так быстро померкнет! Он ругал «глупую размалеванную, кокетку Пайенде-Султан-бегим, проклинал, туркменских беков, которые проглядели наступление
Почувствовав, что — задыхается в своей просторе комнате, Туганбек резко распахнул створки окна. В конату полился желтый шелк солнечного света, Туганбек шумно плюнул в окно и поднялся. В это время дверь приотворилась и показалась белая борода и кроткое, как всегда, унылое лицо Нурбобо. Туганбек вопросительно взглянул на него. Старик доложил, что хозяин зовет Туганбека, и скрылся. Некоторое время Туганбек мрачно размышлял, потом нехотя поднялся и развали-стой походкой вышел.
Маджд-ад-дин принял его в комнате для гостей — михманхане. Туганбек почтительно пожал руку хозяина и сел поодаль. Маджд-ад-дин начал выговаривать ему за его дурные поступки. Туганбек, пристально глядя в одну точку, угрюмо молчал. Наконец хозяин, досадливо щелкнув тонкими пальцами, умолк. Туганбек медленно сказал:
— Я не сделал ничего такого, о чем бы стоило говорить. Жители Герата — мастера преувеличивать.
— Хорошо. Ну, а как вы ускользнете От Алишера Навои? Народ на вас жаловался. Кое-кто сообщил мне об этом.
— Я от чистого сердца усердно служил вам. Такая уж у меня привычка, — не люблю делать что-нибудь наполовину. Тем, кто без разговоров отдавал деньги, я, бог свидетель, и слова не сказал. Ну, а если слова не действовали тут уж я пускал в ход плетку. Вы сами знаете, что, когда имеешь дело с народом, без плетки не обойтись. Но пусть ваше сердце будет спокойно, господин, ваше имя осталось незапятнанным. Я работал, как доверенный Абу-з-Зия. Ваш Навои прислушивался ко всем сплетням и поднял здесь большую кутерьму. Ойой! Хоть называют его поэтом, тут он крепко действо-вал и натворил дел… Дивлюсь я на этого человека! Но я ему не поддамся. Завернусь в свою старую шубу и буду день и ночь сидеть в кабаке. Пусть-ка попробуют найти Туганбека!
Высокая оценка, данная поэту, не понравилась самолюбивому Маджд-ад-дину. Отвернувшись, он недовольно пробормотал:
— Навои хотел поднять себя в глазах народа. Это политика, смысл которой должен быть вам понятен.
— Вы хотите сказать, что за любовью к народу, кроется что другое. Да, уж это неспроста, — ответил Туганбек, лукаво взглянув на своего хозяина.
— Туганбек, если хотите стать большим человеком, будьте осторожны, следите за каждым своим шагом, — миролюбиво сказал Маджд-ад-дин. — Для меня расстаться с таким молодцом и богатырем, как вы, — большое огорчение. Держитесь за полы моего халата, и я вас переведу даже через Сырат. [62] Теперь ненадолго, месяца на два, поезжайте куда-нибудь в глубь страны. Пусть забудутся последние события. В разговорах придерживайте язык за зубами. Вот и все.
62
Сырат — мост над пропастью, тонкий, как волос, острый как лезвие, по которому, по мусульманскому поверью, проходят праведники в рай. Грешники падают с этого моста в ад.
Туганбек поблагодарил. Но его мрачное настроение не рассеялось. Ведь Маджд-ад-дин говорил только о неправильном сборе налога. Эта вина, по сравнению с другими его провинностями, казалась Туганбеку не столь значительной. За такие грехи можно отделаться штрафом, и только. А вот участие в мятеже Мирзы Ядгара — другое дело. За несколько дней блеска Туганбек может поплатиться головой или многие годы будет гнить, как слепая мышь, в грязной тюремной яме. В этом проступке Туганбек не решался признаться Маджд-ад-дину. «Этот человек — верный раб Хусейна Байкары, — думал он. — Чтобы доказать свою преданность, он меня арестует и предаст палачам или, в лучшем случае, выбросит на улицу. Он скажет: «Сумеешь — доплывешь по морю опасности до берега спасения, не сумеешь — пойдешь ко дну».