Навои
Шрифт:
В полдень, перед тем как отправиться домой, Навоя вспомнил о Султанмураде. Он написал письмо шейхуль-исламу с предложением назначить молодого ученого преподавателем в медресе Шахрух; в случае, если бы возникли затруднения с жалованием, Навои выражал готовность выдавать Султанмураду содержание из своих средств.
Возвратившись домой, Алишер так и не смог отдохнуть. Его ожидали десятки людей из самых разнообразных слоев населения. У каждого была своя жалоба, просьба или ходатайство.
После ужина поэт сел около свечи и, взяв перо и бумагу, отдался вдохновению. Написал газель, потом туюг. Туюгом он остался очень доволен. В этом стихотворении ему удалось проявить богатство
Время летело незаметно, шаги и голоса слуг на дворе затихли. За окном в третий раз зазвучали голоса гератских петухов.
Утром пришел Мирак Наккаш. Навои пригласил его для переговоров относительно росписи своего летнего дома в Саду фиалок.
Мирак Наккаш был одним из самых выдающихся живописцев среди сотен гератских мастеров живописи. Прекраснейшие рисунки на зданиях Герата принадлежали его кисти, в них чувствовалось искание нового, стремление создать нечто оригинальное.
В разговоре Мирак Наккаш упомянул об одном из своих учеников, необычайно одаренном юноше. Когда он с нескрываемой гордостью сказал, что ученик его более склонен к рисованию, чем к стенной живописи, Навои очень этим заинтересовался и принялся расспрашивать о молодом художнике.
Наш Кемаль-ад-дин Бехзад — сирота, — говорил Мирак. — Я из жалости взял его к себе в ученики. Я думал: «Если этот сирота вместе с другими учениками овладеет моим искусством, для мальчика откроется возможность зарабатывать средства к существованию. Голова у него на редкость светлая. Руки — золотые. Он очень быстро овладел своим ремеслом.
— Пойдемте, господин, познакомьте меня с вашим учеником, — поднялся Навои. — У нас, можно сказать, совсем нет настоящих мастеров в искусстве рисования.
Мирак Наккаш, широко раскрыв глаза, молча смотрел на поэта. Он знал, что Навои проявляет большую заботу и внимание к людям искусства, но все же был поражен интересом, проявленным великим поэтом, к молодому, никому не известному ученику. Навои недовольно спросил:
— То, что вы сейчас говорили, — правда?
— Разве господин когда-нибудь слышал, что его покорный слуга лжец?
— Если так, то почему вы колеблетесь?
Мирак Наккаш сдвинул на затылок свою остроконечную ермолку и почесал голову.
— Хорошо, я готов вас познакомить, — сказал, он улыбаясь. — Но вам незачем затрудняться. Я сам приведу Кемаль-ад-дина Бехзада. Быть принятым вами — для него великое счастье.
Навои попросил привести художника сегодня к вечеру.
Отправившись в диван, Навои приступил к исполнению своих каждодневных обязанностей. Он поздравил Ходжу Афзаля с высочайшим указом и услышал от него, что Шихаб-ад-дин назначен городским казием. Неожиданная новость очень рассердила Навои. Он даже не стал расспрашивать о подробностях этого назначения и вышел из дивана. Сев на коня, поэт отправился осмотреть внутреннюю отделку дворцов, которые Хусейн Байкара строил в саду Джехан-Ара. Когда он перед закатом солнца возвратился домой, Мирак Наккаш со своим учеником уже дожидался его. Навои ласково, как старший брат, поздоровался с Кемаль-ад-дином Бехзадом. Юный художник оказался рослым шестнадцатилетним юношей, одетым в домотканый халат. В его изящной фигуре гармонично сочетались красота и сила. Черные глаза, застенчивые и чистые, как у всех высоких душой людей, светились вдохновением. Увидя перед собой знаменитого поэта и великого государственного деятеля, юноша смутился.
Навои ввел обоих в комнату. Мирак Наккаш, раскрыв старенький кожаный футляр, один за другим подавал поэту рисунки своего ученика, исполненные каждый на отдельном листе. Навои взял в руки первый лист и с минуту внимательно разглядывал
Взволнованный, И восхищенный Навои глубоко вздохнул. Он посмотрел на второй рисунок. Та же сила, но краски еще богаче, еще роскошнее. Вот изображение охоты. Газели как будто готовы соскочить с бумаги. Каждая точка на этом рисунке живет. Навои с бесконечным наслаждением любовался миниатюрой.
Взволнованный Кемаль-ад-дин переводил смущенный взгляд с поэта на своего учителя. Мирак Наккаш рассматривал рисунки с таким удовольствием, словно видел их в первый раз, хотя большинство миниатюр было создано у него на глазах. Ему не терпелось обменяться впечатлениями с Навои. Наконец поэт с искренней радостью поздравил молодого художника.
— В нашем старом мире, — с увлечением заговорил Алишер, — не было еще такого мастера, как вы. Достоинство вашего калама бесконечно выше всякой похвалы.
Кемаль-ад-дин Бехзад вспыхнул. Дрожащими Губами он произнес:
— Не знаю, какими словами благодарить вас за ваше высокое внимание. Эти рисунки — лишь первые детские опыты ученика. Мое перо очень нуждается в указаниях учителей.
— Никогда не прекращайте учиться, — серьезно сказал Навои.
После вечерней молитвы поэт предложил Мираку Наккашу и его замечательному ученику угощение. За едой разговаривали о гератских художниках и их произведениях. Когда дастархан был убран, Навои снова принялся рассматривать рисунки Бехзада при свете свечи. Он внимательно вглядывался в каждую черточку, в тончайшие оттенки красок. При этом он указал Бехзаду на отдельные недостатки, которые мог заметить лишь человек, имеющий глубокие познания в живописи и одаренный тонким вкусом. Навои объяснял юноше, в чем сила и невиданная доселе красота его рисунка. Бехзад старался запомнить каждое слово поэта.
Стемнело, и живописец с молодым художником собрались уходить. Навои просил Бехзада почаще радовать его посещениями. Когда Мирак Наккаш был уже на вороге, Навои задержал его и шепотом сказал:
— Завтра непременно приходите ко мне; мы подробно обсудим, что нужно сделать, чтобы поддержать этот необыкновенный талант.
Глава одиннадцатая
Вокруг гарема царила тишина. Жены государя, обитавшие хотя и близко друг от друга, но в отдельных дворцах, отправились на той — торжественное пиршество — к одному из царевичей, связанному родством с царствующим домом. Большинство девушек-рабынь находились в Белом саду, в свите любимой жены султана, Хадичи-бегим; в гареме, не считая седоволосых старух, оставалось не больше двадцати женщин.
Расцвет весны. Высокие, стройные кипарисы, пышные фруктовые деревья, широкие лужайки, покрытые яркими цветами, узорная роспись зданий, словно соперничающая в сиянии солнца с цветущими лугами, — все это являло какую-то фантастическую картину.
Сказавшись больной, Дильдор не_ принимала участия в сегодняшнем торжественном выезде Хадичи-бегим. Она сидела одна у открытого окна. Зевая и потягиваясь с болезненной истомой, девушка предавалась мыслям о разлуке с любимым.
Посланная Маджд-ад-дином в царский дворец как подарок султану, Дильдор чувствовала себя одинокой, чужой в этом роскошном дворце. Среди увеселений к пиров, о которых ей раньше приходилось слышать только в сказках, она ни на минуту не была счастлива. Тоска по дому, страстное желание вернуться к своей бедной, но честной жизни ни на минуту не покидали девушку.