Навои
Шрифт:
Влажная прохлада весеннего вечера охватила грудь ученого. Он запахнул полы пестрого полушелкового халата.
Из большого цветника, разбитого перед домом, вели две широкие аллеи, которые терялись в саду; извилистые, как змеиный след, тропинки расходились от них во все стороны.
Занятый разговором с Туганбеком, Султанмурад вы запомнил как следует направления, по которому шел. Он наугад повернул налево. Вдали, среди деревьев, виднелись наружные ворота и снующие нукеры. Внезапно на тропинке, пересекавшей аллею, показался Шихаб-ад-дин в большой чалме и ярком халате. Султанмурад
— Господин ученый, вероятно, пришел сюда с, какой-нибудь просьбой. Не сообщите ли вашему по норному слуге, в чем она состоит? — любезно спросил.
«Избавился от волка — встретил лису», — подумал Султанмурад.
Хотя он был убежден, что Шихаб-ад-дин догадывается о цели его прихода, он, считая неудобным пререкаться здесь со своим врагом, сказал:
— У меня было небольшое дело…
Взглянув в расстроенное лицо Султанмурада, Шихаб-ад-дин подумал, что простодушный ученый смертельно напуган грубым обращением Маджд-ад-дина-
— Со всяким заявлением и жалобой при любом затруднении и беспокойстве обращайтесь прямо к вошему покорному слуге, — покровительственно сказал он. — Слава аллаху, господин великий везир со мной близок, и моя просьба никогда не останется тщетной.
Султанмурада передернуло.
— Благодарю вас за сочувствие, — сказал он. — Если я пожелаю, то могу довести мою просьбу и до самого султана. Ц
Шихаб-ад-дин переменил разговор и стал жаловаться на сырость. Затем он провел руками по густой седеющей бороде и сказал:
— Очень уж горячий вы человек, брат мой. Идемте-ка сюда, идемте. — И он насильно повел за собой Султанмурада.
Они сели на краю летнего айвана. Солнце утопал в огненном море вечерней зари. Его мягкие прозрачные лучи придавали все новые и новые оттенки цветущему саду. Султанмурад опершись рукой о подбородок, молча любовался пейзажем. Шихаб-ад-дин слегка подтолкнул его:
— Настоящий рай, правда? Благость аллаха беспредельна. Если пошлет судьба, нам тоже достанется маленький, но пышный красивый сад.
— Господин, я не завидую, я наслаждаюсь, — сказал Султанмурад, отворачиваясь.
— Конечно, конечно! Да сгинет зависть!.
— Какое у вас ко мне дело? Может быть, скажете? Шихаб-ад-дин снова Положил руку на плечо Султанмурада и, принужденно улыбаясь, сказал:
— У вас в сердце затаена маленькая обида на вашего покорного слугу. Вы ничем этого не показали, но я с некоторых пор вижу это оком разума. Или я ошибаюсь?
— Нет, это правда и, должно быть, не без причины.
— Совершенно напрасно! Пусть в вашем сердце не будет на этот счет ни пылинки сомнения, брат мой. В наше время есть такие люди, которые занимаются только тем, что нарушают приязнь между друзьями. Никогда не слушайте таких людей. Хорошо?
— Господин! Я всегда могу отличить правду от лжи.
— А разве сатана не ввел в обман самого отца нашего Адама? — убеждающим тоном сказал Шихаб-ад-дин.
Султанмурад промолчал. Перемена в отношении к нему Шихаб-ад-дина была для него совершенно неожиданной. Султанмурад подумал, что в черной душе Шихаб-ад-дина еще сохранилась
Шихаб-ад-дин похвалил способности Султанмурада и заговорил о том, что может попросить для него награду от Маджд-ад-дина. Султанмурад решительно заявил, что доволен своим положением и не нуждается в наградах. Шихаб-ад-дин, коснувшись его аскетических привычек, дружески побранил Султанмурада. Заметив нетерпение молодого человека, он ударил его по колену и сказал:
— Посидите еще немножко?
–
Затем Шихаб-ад-дин завел разговор о том, что цель его жизни — написать ценную научную книгу, что он уже десять лет втайне от всех читает и изучает раз-, личные сочинения.
— Прекрасное намерение. Пишите, господин, — сказал Султанмурад, улыбаясь. — Это самое достойное для ученого дело. Ведь книги собирают жемчужины человеческой мысли и передают их потомству. Мы с вам] превратимся в горсть праха, а книги, словно памятник из железа и камня, сохранятся навеки.
— Однако, брат мой, — сказал Шихаб-ад-дин, — этому препятствует одно обстоятельство, и поэтому у меня на сердце темно, как ночью.
— Хорошим намерениям и великим целям не может воспрепятствовать ничто, господин.
— Говорить легко, но устранить препятствие невозможно. У вашего покорного слуги и сегодня много должностей, а завтра-послезавтра у него, вероятно, возникнут еще новые обязанности. Возражать великому везиру, разумеется, невозможно. Похоже, что жизнь пройдет, а мои произведения так и не порадуют вселенную.
Тут Шихаб-ад-дин взглянул на Султанмурада и умоляющим тоном продолжал:
— Брат мой, настоящий человек не считает позором признание в своих недостатках. От вас не останется скрытой ни одна моя тайна. Истина в том, что, хотя мои знания достигли степени совершенства, по недостатку опыта писать для меня затруднительно: перо не хочет переводить на бумагу мысли, переполняющие мою грудь. Вот у вас перо бегает, как быстрый конь. Если вы постараетесь, вы в несколько месяцев извлечете из сокровищницы вашего ума необыкновенное произведение. Напишите-ка для меня какую-нибудь книгу. Я собственными руками поднесу эту книгу султану, украшу ее благословенным именем его величества Кроме меня, да вас, да великого аллаха никто не узнает об этом. За ваши труды и знания вы будете получать от меня, пока я жив, неисчислимые награды. Согласны, брат мой? Слово едино, аллах един!
Султанмурад побледнел. Он встал и отряхнул полы Халата.
— Господин, чтобы прославиться ученостью, не обязательно писать книги, — сказал он дрожащим голосом. — Каждый человек должен знать себе цену. Неужели вы так низко пали? Я не торгую наукой, господин!
Шихаб-ад-дин, дрожа всем телом, пробормотал заплетающимся языком:
— Ай-ай, брат мой!
Султанмурад, не оборачиваясь, бросился к воротам.
После вечерней молитвы, проводив гератских баев, Маджд-ад-дин остался один. Он долго ходил по мягкому ковру, похожему при свете свечей на сверкающую лужайку, и тихонько напевал случайно вспомнившуюся старую песню.