Навстречу миру
Шрифт:
Хотя на мне были одежды простого буддийского монаха, я понял, что, пожалуй, одет лучше всех в вагоне. Благодаря своим резиновым сандалиям я был одним из немногих, у кого здесь вообще была обувь. Я подумал о своих студентах-мирянах и задался вопросом, как они справились бы с этой ситуацией. Но подозреваю, они большей частью путешествовали средним классом, а не самым дешевым общим.
Я опустил взгляд чуть ниже, выпрямил спину и спросил: «Что я чувствую прямо сейчас?» Все тело ныло от напряжения. Я приступил к сканированию, упражнению, которое часто выполняю перед сном. Направив внимание на макушку головы, я стал очень медленно спускаться вниз, задерживаясь, чтобы расслабить отдельные узлы напряжения. Я потратил какое-то время на лоб, и область над глазами, и особенно на зону межбровья. Брови были нахмурены, словно их скололи булавкой. Потом перешел к ноздрям, где удерживал внимание, пока они не расслабились и не перестали раздуваться.
Это упражнение позволило направить мое чувственное восприятие внутрь. Мои глаза и уши сохраняли способность воспринимать, но прекратили рыскать вокруг, как GPS-трекер на телефоне. Я даже задремал на пару минут, пока меня не выдернул из сна вой, прорезающий ночь как молния. На долю секунды, ушедшей на осознание того, что это был просто гудок поезда, я оказался посреди разгневанной толпы или в центре террористической атаки. Это был не просто звук. Это был выстрел или бомба, которые возвещали боль и разрушение. Я слышал свои проекции, но не слышал сам звук. Ирония заключалась в том, что хотя он был настолько громким, что казался всепоглощающим, он не остановил работу моего интерпретирующего ума. Я подумал о глубоких вибрирующих звуках, которые издают двухметровые бронзовые трубы, используемые в тибетских ритуалах, – звуках, которые словно исходят из недр вулканов и больше подходят для сирены, чем для классической мелодии. Иногда во время церемоний в монастыре мне становилось скучно, не сиделось на месте, и тогда я предавался мечтаниям. Потом внезапно рев трубы прорывался через болтающий ум. Он наполнял меня такой взрывной силой, что на пару секунд не было ни тела, ни ума, и я становился самим звуком. Почему же так не произошло с гудком поезда?
«Постой… Нужно вспомнить более точно, потому что так происходило не всегда, особенно когда я был маленьким. Иногда во время ритуалов, в которых использовали много инструментов, я начинал паниковать. Мое горло сжималось, и я убегал из храма. Может быть, сейчас произошло то же самое: мое тело отказывалось впустить звук и косный ум крепко держался за страх?»
Пять чувств всегда передают нейтральную информацию. Для уха звук – всегда просто звук, ничего более. «Нравится» и «не нравится» – это определяет интерпретирующий ум, который вспоминает, добавляет, изменяет и представляет все в том или ином свете. Он создает целые художественные произведения вокруг просто звука, просто формы. Голос, который озвучивает эту бегущую строку комментариев, – это обезьяний ум. Он трещит, перепрыгивая с одного объекта чувственного восприятия на другой, чрезмерно активный и довольно легко возбудимый.
Один мой ученик как-то снял на неделю пляжный домик на побережье Орегона. Каждое утро, проснувшись и лежа в постели, он слушал звуки волн, накатывающих на берег и отступающих обратно в океан. Вшшш, вшшш – снова и снова. По его словам, он никогда не слышал более успокаивающего звука, и благодаря ему он чувствовал себя в объятиях вселенской любви. В последний день отпуска этот мужчина упаковал вещи и направился домой. Когда стемнело, он подъехал к мотелю, заселился в номер и, утомленный, заснул. Утром он не мог поверить своему счастью: он снова проснулся под успокаивающий ритмичный плеск волн. Когда он наконец выбрался из постели и подошел к окну, то увидел шестиполосную магистраль с интенсивным движением.
Ошибочное восприятие через органы чувств происходит постоянно, и поэтому наше тело – лучшая лаборатория для изучения собственного ума. Что случилось в поезде? Мое ухо определило звук, не хороший и не плохой, просто звук, просто контакт между органом чувств и объектом. Что случилось потом? Мой ум настолько увлекся неприятной историей, что я забыл: слова, образы и впечатления, из которых она соткана, существовали только в моей голове. Ум моего ученика увлекся приятной историей, но в обоих случаях то, что мы вообще попались на эту удочку, означало: мы утратили связь с осознаванием. Обе ассоциации затемняли простоту всего лишь звука. Вот почему мы говорим: «Тело – это дом для цепляющегося ума».
Ошибочное представление об источнике ощущения возникает из-за того, что восприятие и интерпретация происходят практически одновременно, настолько близко друг к другу, что складывается сильное, но неверное впечатление,
Когда жесткий ум держится за ошибочные взгляды – это цепляние. Мы цепляемся за то, что знаем, или за то, что вписывается в наш ограниченный опыт, и это искажает прямое, непосредственное восприятие. Когда мы чувствуем угрозу, исходящую от перемен, мы стараемся удержать все как есть – это еще один способ описать ту грань нашего «я», которая не дает умереть старым шаблонам. Но если мы сознательно не устраним их, мы не сможем воспользоваться преимуществами обновления.
Непостоянство, как и пустотность, – неотъемлемое свойство явлений. Постижение непостоянства исправляет ошибочное представление о неизменности мира. Но при работе с привязанностью прямое постижение пустотности еще более эффективно. Распознавание подвижности всех форм обезоруживает ложные притязания зациклившегося ума. В свою очередь это расширяет наше ощущение того, кто мы есть и на что способны. Понимание того, что все наши истории о гудках поезда или беспокойство об отношениях и репутации не коренятся в нас неотъемлемо, может освободить нас, как и знание того, что мы способны на изменения. Но для того чтобы прорваться сквозь иррациональные умственные привычки, еще более эффективным может быть понимание непостоянства как внешнего слоя смерти. Если мы хотим, чтобы преображение произошло на самом глубоком уровне, нам надо не просто признать непрерывность перемен, но принять тот факт, что процесс умирания и возрождения лежит в основе истины о непостоянстве. Однако ужас физической смерти заставляет нас сопротивляться даже мысли о том, что мы умираем каждый день. Мы путаем обновляющие смерти умственных состояний с окончательной смертью тела. В этом случае каждая форма смерти и умирания маячит на горизонте как неизбежный кошмар, и мы всю жизнь проводим, мечтая, чтобы он миновал нас. Но, изучив вопрос, мы осознаем: то, чего мы так боимся в будущем, на самом деле происходит в каждый момент настоящего.
Разговор, который произошел между двумя американками, описывает эти тесные отношения между физической и нематериальной формами смерти. Одна из этих женщин пришла ко мне после того, как ее двадцатилетний сын умер от передозировки наркотиков. Мы говорили о том, как ей жить дальше после такой трагической утраты. Где-то два года спустя ее лучшая подруга оказалась в процессе болезненного развода. И тогда эта женщина объяснила ей:
«Мой сын никогда не вернется. Я не питаю иллюзий по этому поводу. Мое отношение к себе и к миру изменилось навсегда. Но то же верно и для тебя. Твое представление о том, кто ты есть, кто готов поддержать тебя и с кем ты будешь идти по жизни, также навсегда изменилось. Тебе тоже надо оплакать свою смерть. Ты думаешь, что смирилась с невыносимой ситуацией во внешнем мире. Но так же, как мне пришлось позволить себе умереть после ухода сына, ты должна умереть для брака, который у тебя когда-то был. Мы скорбим о смерти того, что у нас когда-то было, но также о себе, о своей собственной смерти».
Смерть сына открыла ее сердце исследованию непостоянства и смерти, которое в конечном счете вышло далеко за пределы ее личной истории. По словам этой женщины, она смогла раздвинуть свои границы потому, что «после того как я потеряла сына, мне уже нечего было бояться». Она превратила свое горе в мудрость.
Мы можем учиться у нее, и при этом нам не обязательно проходить через такую же трагедию. Если мы отрицаем или обходим стороной страх физической смерти, то смерть маленького «я» не окажет долгосрочного эффекта. Но работая с такими мини-смертями, мы можем ослабить тревогу, сопровождавшую физический конец нашего тела. Непостоянство и смерть взаимосвязаны, но если мы не готовы пройти этот путь от начала до конца, то упускаем огромные преимущества, которые дает непрерывное умирание. Если мы подходим к смертности наших тел, не обращая внимания на мини-смерти повседневной жизни, мы словно принимаем бриллианты за гальку и выбрасываем их прочь. Ничто не длится вечно, все меняется, и принятие этого факта способно превратить страх умирания в радостную жизнь.
Я умирал прямо сейчас, в этом поезде, начав свое путешествие. Я умирал для своей прошлой жизни. Я сделал то, что запланировал: взял такси в Гаю и самостоятельно купил билет в Варанаси. Теперь мне надо было перестать сопротивляться переменам, череду которых я сам же и запустил, и принять тот факт, что звуки и запахи поезда могут быть таким же основанием радостной жизни, как и любые другие обстоятельства, в которых я оказывался.
Глава 5
Пусть возникнет мудрость