Навстречу ветрам
Шрифт:
Черная тень мелькнула рядом, пулеметная трасса пронеслась у самого крыла.
«Мессеры»! — крикнул стрелок-радист, разворачивая турель в сторону промчавшегося истребителя.
И в эту секунду в шлемофоне раздался спокойный голос командира эскадрильи Горба:
Линза, Колобок, осторожно. В воздухе «мессеры». Заходим на вторую цель.
Теперь, когда небо с каждой минутой становилось не таким темным, были хорошо видны разрывы зенитных снарядов. Они рвались совсем рядом, сплошной стеной, занавешивая путь к цели. Кончалась одна стена, начиналась другая. Вася маневрировал, бросая самолет то вправо, то влево. Штурман крикнул:
Порт!
Освободившись от груза, самолет рванулся вверх, и Нечмирев услышал
Порядок, лейтенант!
Летчик глянул вниз, но ничего не увидел: самолет уже ушел от цели.
Дай курс, — попросил Василий. — Идем домой… Сейчас…
Он не успел договорить: метрах в пятнадцати справа с огромной скоростью падал вниз самолет, и за ним тянулась полоса огня и дыма. На руле поворота белела большая цифра «4». Это была машина командира эскадрильи Горба.
Сережка! — закричал Вася, словно командир мог услышать его голос. — Сережка!..
Он на секунду опустил голову на штурвал, а когда поднял ее, сразу же увидел рядом со своим самолетом черные крылья «мессера». Истребитель мчался с бешеной скоростью, открыв огонь из всех пулеметов. Вася услышал в шлемофоне, как громко застонал штурман. Обернувшись, летчик взглянул на стрелка. Тот спокойно поворачивал турель. Васе хотелось крикнуть: «Давай, ну давай!». Но он сжал губы, отвернулся. И скорее почувствовал по мелкой дрожи машины, чем услышал, как штурман открыл огонь. Казалось, «мессершмитт» не вспыхнул, а взорвался. Клуб огня на одно мгновение словно повис в воздухе, потом ринулся вниз, в море. Стрелок-радист не видел, как сомкнулись над самолетом волны, но ему казалось, что он слышит далекие, едва слышные звуки в эфире: «Вилли… Вилли… Вилли…»
Глава вторая
1
«Он так и кричал в эфир, паршивый фриц: «Вилли, Вилли!» — писал Нечмирев Андрею. — А я в это время думал: вот и не стало нашего Сережки, самого душевного парня, друга… Ты хорошо его помнишь? В училище он был в четвертой эскадрилье. Как он летал, Андрей! Яша всегда говорил: «Не всех летчиков можно называть соколами. Есть летчики-воробьи: взлетит, увидит в небе немца — и уже жмется к земле. Сергей Горб — вот сокол. Ему простор подавай, высоту, бурю… Кажется, в бою у него и крылья быстрее становились!» Да, нет Сергея, и на душе пусто стало. А сердце злее. Будто еще сильнее сжал его кто-то…»
Прав Нечмирев: злее становится сердце. Скольких друзей не досчитаешься после войны! Только вчера Андрей получил письмо из Ленинграда: погиб Костя Бреславский, друг по училищу. Протаранил на «яке» немца и сам врезался в землю. Андрей хорошо помнит мать Кости, она как-то приезжала в училище — беленькая старушка с печальными глазами, в которых, казалось, ни на минуту не угасает тревога за сына. Костя любовно подшучивал над ней. «Мама, — говорил он, — ты ведь знаешь, что большие птицы живут по сотне лет. А я разве не большая птица?» И вот уже нет Кости, и, наверно, не выдержит старенькое сердце матери, когда она узнает обо всем… Вчера — Костя, сегодня — Сергей, а завтра… Как это поется в песне: «Так что ж, друзья, коль наш черед…» Наш черед… Кто знает, когда он наступит. И стоит ли об этом думать? Никита говорит: «Перед боем лучше вспоминать о прошлом, чем думать о будущем. Ведь мы неплохо пожили, трын-трава, нам есть что вспомнить». Вряд ли Никита прав. Надо думать и о прошлом, и о будущем…
Андрею иногда казалось, что позади осталось большое, наполненное незабываемыми событиями прошлое: солнечный город у моря, жаркие деньки на ударных стройках, когда он в сером фартуке каменщика и с мастерком в руке взбирался к самому небу по строительным лесам, летное училище, Игнат, Лиза… Он вглядывался в это прошлое, спрашивая самого себя: «Все было правильно?» Пожалуй, да. Ничто не тревожило совесть, и если бы все пришлось повторить сначала, Андрей прошел бы этот этап своей жизни таким же путем. Почти таким же.
Никита говорит: «Но надо же и самому иметь хотя немножко личного счастья. Надо, чтобы ты любил и тебя любили. Тогда… Эх, трын-трава, тогда живешь совсем по-другому, все становится каким-то особенным…» «Что — все?» — улыбаясь, спрашивает Андрей. «Чудак ты! (Никита не мастер рассказывать о своих чувствах, но ему жаль друга: как можно не понимать такого?) Вот ты, например, лежишь сейчас на поляне, а лес шумит, шумит… Ты, наверно, скажешь: «Ну и что ж? Пускай себе шумит». Нет, брат… Он шумит, а я думаю: вдруг вот в эту самую минуту, далеко в Сибири, сидит на поляне моя Анка и слушает, как шумит лес… Тревожно у нее на душе и радостно. Знает: есть где-то Никита, самый близкий человек, такой близкий, что будто одно сердце на двоих, и тронешь это сердце там — сожмется оно вот здесь. Да… И думает Анка: «Услышал бы сейчас Никита, как шумят деревья, и вспомнил бы обо мне…» А я как раз и вспоминаю о ней! Почему? Чувствуем мы с ней одинаково, вот почему. Как это говорят: там аукнется, здесь откликнется… Не могу я рассказать об этом как следует, трын-трава, самому понимать надо».
Андрей потерся виском о голову Никиты:
— Немножко понимаю, друже. Вот кончится война…
Когда Андрей думает о том, что будет, когда кончится война, прошлое уже не кажется ему таким большим и незабываемым. Собственно говоря, жизнь только начинается! Впереди еще будет то личное, о чем говорит Никита. Будет много светлых дней, когда можно мечтать о грядущем без оговорок: «Если останусь жив, тогда…» Может быть, это лучше, что он сейчас один: над головой ведь не лес шумит. Чаще, куда как чаще, воют бомбы и свистят пули. Как переживет Анка, если Никита… Впрочем, на войне об этом не говорят и не думают. На войне можно любить, но нельзя думать о смерти… Это хотя и не закон, но очень мудрая логика. Логика человека, который любит жизнь… А кто ее не любит!
2
Да, кто ее не любит! Андрею казалось, что вот только теперь, когда никто не мог сказать с уверенностью, что и завтра он снова увидит и восход и закат солнца, каждый человек по-настоящему понял, как дорога для него жизнь, какими крепкими узами он связан с ней. Кто это сказал, что на войне притупляются чувства! Сколько бы Андрей ни размышлял над этим, он все больше и больше приходил к выводу: чувства не только не притупляются, наоборот, в них раскрываются самые лучшие черточки, делающие человека красивее. С какой, например, любовью, настоящей материнской заботой летчики относятся к механикам, сколько дружеского тепла в отношениях механиков к своим командирам!..
Пилотов транспортных самолетов «ЛИ-2» в воздушной армии называли одним словом: «ночники». Летчики-истребители, бомбардировщики, штурмовики почти никогда не видели их на аэродроме — ночью полк работал, днем у машин суетились только инженеры, техники, мотористы. Пилоты прилетали на заре, наскоро завтракали и, валясь с ног от усталости, шли спать. Воздух дрожал от гула моторов, земля дрожала от взрывов бомб, а механики входили в землянки на цыпочках, чтобы не разбудить своих командиров. Перед вечером из штаба полка приходил посыльный: пилотов вызывали для получения очередного задания. Обычно в это время у входа в землянку сидели механики, густо дымя махрой, шепотом переговаривались. Какими-то никому неведомыми путями они уже знали: сегодня лейтенант Степной повезет тол партизанам Белоруссии… Лейтенант Безденежный вылетает под Киев с группой парашютистов-подрывников… Капитан Булгаков получит задание на вылет к тарнопольским партизанам…