Найденыш с погибшей «Цинтии»
Шрифт:
— Нет, черт возьми, он уже давным-давно сожжен! — не без ехидства воскликнул Герсебом.
— Маляриус запомнил, что буквы были латинские,— произнес доктор, словно размышляя вслух,— и на белье тоже латинские; значит, можно допустить, что «Цинтия» не немецкое судно. Я склонен думать, что ребенок плыл на английском корабле. А вы как думаете, уважаемый Герсебом?
— Меня это мало трогает,— ответил рыбак.— Будь он английским, русским или патагонским, это не моя забота. Немало времени прошло с тех пор, как корабль этот поделился своей тайной с океаном на трех—
Можно было подумать, Герсебома даже радовало, что тайна судна погребена на дне морском.
— Но вы, конечно, пытались отыскать семью ребенка? — спросил доктор, и сквозь стекла его очков, казалось, блеснуло лукавство.— Вы, наверное, обращались к мэру Бергена, просили напечатать объявления в газетах? Не так ли?
— Я?— воскликнул рыбак.— Ничего подобного. Одному Богу известно, откуда взялся младенец и кто о нем печалится. Умно ли швырять деньги на ветер и разыскивать людей, которые так мало о нем тревожатся? Представьте себя на моем месте, доктор. Кто-кто, а я-то уж далеко не миллионер! Нечего и сомневаться, если бы мы и потратили все, что имели, то все равно не добились бы толку! Мы с женой сделали, что могли: воспитали мальчика как своего родного сына, любили его, лелеяли…
— Даже больше, чем родных детей, если только это возможно,— перебила его Катрина, утирая слезы концом передника.— Уж если мы и можем себя в чем-нибудь упрекнуть, то только в том, что давали ему слишком много ласки.
— Черт возьми, Герсебом, вы меня просто обидите, если подумаете, что ваше доброе и хорошее отношение к бедному приемышу вызвало во мне какое-либо иное чувство, кроме глубокого восхищения! Но если начистоту, то я думаю, что именно любовь к Эрику и заставила вас забыть о вашем долге. А долг состоял в том, чтобы найти семью ребенка, приложив к этому все усилия!
Воцарилось глубокое молчание.
— Возможно! — произнес наконец Герсебом, потупив голову от этих упреков.— Но что сделано, того не воротишь. Теперь Эрик уже действительно наш, и я не намерен рассказывать ему об этой старой истории.
— Не беспокойтесь! Разумеется, ваше доверие не будет употреблено во зло,— сказал доктор, вставая.— Уже поздно, я должен покинуть вас, мои добрые друзья. Желаю вам спокойной ночи — и без всяких угрызений совести,— добавил он многозначительно.
Затем, надев свою меховую шубу, он отклонил предложение рыбака проводить его, сердечно пожал руку хозяевам и направился в сторону фабрики. Герсебом задержался на несколько секунд у порога, глядя на удаляющуюся фигуру, освещенную лунным светом.
— Ну и дьявол! — пробормотал он сквозь зубы, решив наконец закрыть дверь.
Глава III
РАЗМЫШЛЕНИЯ ГОСПОДИНА ГЕРСЕБОМА
Когда на следующее утро после тщательного осмотра фабрики доктор Швариенкрона заканчивал завтрак вместе со своим управляющим, вошел человек, в котором он не без труда признал вчерашнего собеседника.
Одетый в праздничный костюм,
— Знаешь, Катрина, я все время размышляю о том, что сказал нам доктор,— произнес он, измученный бессонницей.
— И я тоже об этом не перестаю думать с тех пор, как он ушел,— ответила честная женщина.
— Мне кажется, тут есть какая-то доля правды, и мы были большими эгоистами, чем сами могли предположить. Как знать, не имеет ли наш мальчик права на какое-нибудь большое состояние и не лишился ли он его из-за нашей беспечности?… Как знать, не оплакивают ли Эрика в течение двенадцати лет его родные, которые справедливо могут обвинить нас в том, что мы даже и не попытались вернуть им ребенка?
— То же самое тревожит и меня,— ответила Катрина, издыхая,— Если его мать жива — бедняжка!— как она должна быть несчастна, считая своего ребенка утонувшим! Представляю, что было бы со мной, если бы мы лишились таким образом нашего Отто… Мы бы никогда не утешились!
— Я тревожусь не только о его матери. Судя по всему, ее давно уже нет в живых,— продолжал Герсебом после некоторого молчания, прерываемого с той и с другой стороны новыми вздохами.— Разве можно допустить, чтобы ребенок в таком возрасте путешествовал без матери, и кто бы мог привязать его к спасательному кругу и бросить на произвол океана, если бы она была жива?…
— И это верно, но ведь нам ничего не известно. А вдруг ей тоже удалось чудом уцелеть?
— Может быть, у нее похитили ребенка? Эта мысль иногда приходила мне в голову,— заметил Герсебом.— Разве можно поручиться, что кто-нибудь не был заинтересован в его исчезновении? Привязать ребенка к спасательному кругу — это настолько необычный случай, что допустимы всякие предположения. А раз так, то мы оказались соучастниками преступления и невольно способствовали его успеху. Даже и подумать об этом страшно!
— Кто решился бы обвинить нас, усыновивших малютку только из добрых побуждений!
— Ну, конечно, ведь мы не причинили ему никакого зла! Вырастили и воспитали как можно лучше. И все же мы поступили безрассудно. Настанет день, когда малыш вправе будет нас за это упрекнуть.
— Этого как раз можно не бояться, я уверена. Довольно и того, что мы сами можем себя кое в чем упрекнуть!
— Прямо удивительно, как одна и та же вещь с разных точек зрения может быть расценена совсем по-разному! Мне бы это никогда и в голову не пришло… Достаточно было нескольких слов доктора, чтобы выворотить нам душу…