Найденыш с погибшей «Цинтии»
Шрифт:
— Выходит, нужно окончательно отказаться от Северо-восточного пути?
— Таков, по крайней мере, вывод, который напрашивается после всех этих многочисленных и неудачных экспедиций, но я слышал, что наш великий путешественник Норденшельд [12] намерен возобновить поиски. Если это действительно так, то, значит, он верит в успех своего предприятия — а к его мнению стоит прислушаться.
Доктор Швариенкрона был одним из горячих поклонников Норденшельда. Поэтому и завел разговор о попытках открытьСеверо-восточный проход. Подробные и точные ответы мальчика привели его в восторг. Швариенкрона смотрел на Эрика Герсебома с выражением живейшего интереса.
[12]Норденшельд
— Где вы все это почерпнули, друг мой? — спросил он после длительного молчания.
— Здесь, господин доктор,— ответил Эрик, удивленный таким вопросом.
— И никогда не учились в другой школе?
— Конечно нет.
— Господин Маляриус вправе гордиться вами,— сказал доктор, обернувшись к учителю.
— Я очень доволен Эриком,— ответил тот.— Вот уже скоро семь лет, как он мой ученик. Пришел ко мне совсем маленьким, но среди своих товарищей всегда был первым.
Доктор погрузился в молчание. Он не сводил с Эрика своих проницательных глаз. Казалось, он занят решением вопроса, о котором не считал нужным говорить вслух.
— Лучше отвечать невозможно и незачем продолжать экзамен,— произнес он наконец,— я вас больше не стану задерживать, друзья мои. Если господин Маляриус не возражает, на этом мы и закончим.
Маляриус хлопнул в ладоши. Все ученики одновременно встали и, собрав свои книги, выстроились по четыре в ряд на свободном участке перед партами. Маляриус вторично хлопнул в ладоши, и шеренга двинулась, чеканя шаг, с чисто военной выправкой.
После третьего сигнала школьники, смешав ряды, разбежались с веселыми криками. Через несколько секунд они рассыпались по берегу фьорда [13] , в голубой воде которого отражаются покрытые дерном кровли Нороэ.
Глава II
У РЫБАКА ИЗ НОРОЭ
Дом господина Герсебома, как и все дома в Нороэ, покрыт дерном и сложен из огромных сосновых бревен по старинному скандинавскому способу: две большие комнаты посередине разделены длинным узким коридором, ведущим в сарай, где хранятся лодки, рыболовные снасти и целые груды мелкой норвежской и исландской трески, которую раскатывают после сушки, чтобы поставлять ее торговцам в виде «Roundfish» («круглая рыба») и «Stockfish» («рыба на палке»). Каждая из двух комнат служит одновременно и горницей и спальней. Постельные принадлежности — матрацы и одеяла из шкур — хранятся в особых ящиках, вделанных в стены, и извлекаются оттуда только на ночь. Высокий очаг в углу, в котором всегда весело потрескивает большая охапка дров, и свежевыбеленные стены придают самым скромным жилищам опрятность и уют, не свойственные крестьянским домам в Южной Европе.
[13]Фьорд — узкий, глубокий морской залив с высокими, крутыми и скалистыми берегами.
В этот вечер вся семья собралась у очага, где в огромном горшке варилась на медленном огне похлебка из копченой селедки, кусочков лососины и картофеля. Господин Герсебом, человек в самом расцвете сил, с суровым обветренным лицом и ранней сединой, сидел в высоком деревянном кресле и плел сети, чем он обычно занимался, когда не находился в море или в сушильне. Его сын Отто, рослый четырнадцатилетний
Медная лампа, заправленная рыбьим жиром, ровно освещала своими четырьмя фитилями все уголки мирного жилища. Молчание, не нарушавшееся, по крайней мере, в течение часа, уже начало тяготить матушку Катрину. Наконец она не выдержала:
— Хватит на сегодня. Поработали — пора ужинать!
Не возразив ей ни слова, Эрик забрал свою толстую книгу и пересел к очагу, а Ванда, отложив вязанье, направилась к буфету, чтобы достать тарелки и ложки.
— Так ты говоришь, Отто,— продолжала матушка Катрина,— наш Эрик сегодня хорошо ответил господину доктору?
— Хорошо ответил? Он говорил, как по книге читал, честное слово! — восторженно отозвался Отто.— Я даже не понимаю, откуда он это все знает. Чем больше доктор спрашивал, тем больше он отвечал! А слова у него так и лились! До чего же был доволен господин Маляриус!
— И я тоже,— серьезно сказала Ванда.
— Понятно! Все были рады! Если бы вы, мама, только видели, как мы сидели разинув рты! Боялись только, как бы нас тоже не вызвали! А он ничуть не робел и отвечал доктору, как отвечал бы нашему учителю!
— Подумаешь! Господин Маляриус стоит любого доктора, и уж знает он, конечно, не меньше! — сказал Эрик, смутившись оттого, что его хвалили при всех.
Старый рыбак удовлетворенно улыбнулся.
— Ты прав, малыш,— сказал он, не выпуская работы из своих мозолистых рук.— Господин Маляриус заткнул бы за пояс, если бы захотел, всех городских докторов. К тому же он не разоряет своей ученостью бедных людей!
— А разве доктор Швариенкрона кого-нибудь разорил? — с любопытством спросил Эрик.
— Гм!… Гм!… Если этого не случилось, то уж не по его вине! Я вам скажу, и можете мне поверить, что без всякого удовольствия глядел, как строилась его фабрика, которая теперь коптит на берегу фьорда. Мать может вам подтвердить, что раньше мы сами изготовляли рыбий жир и выручали за него в Бергене по сто пятьдесят и даже по двести крон в год! А теперь баста! Никто уже не захочет покупать неочищенный рыбий жир, или же за него дают так мало, что не стоит даже тратиться на дорогу. Только и остается, что продавать тресковую печень на фабрику. И, Бог свидетель, управляющий доктора всякий раз норовит взять подешевле. Мне едва удается выручить за нее сорок пять крон, а труда затрачиваешь в три раза больше, чем раньше… Так вот, я и говорю, что это несправедливо. Лучше бы доктор лечил своих больных в Стокгольме, чем лишать нас ремесла и отнимать заработок.
Все притихли после этих горьких слов, в течение нескольких минут слышался только стук тарелок, расставляемых Вандой. Между тем мать выкладывала кушанье на глиняное глазированное блюдо весьма внушительных размеров. Эрик задумался над словами отца. Смутные возражения возникали в его уме. Он был слишком прямодушен, чтобы не высказать их вслух.
— Мне кажется, отец, вы вправе жалеть о доходах прошлых лег,— начал он.— Но не совсем справедливо обвинять в их сокращении доктора Швариенкрону — разве его рыбий жир не лучше, чем наш?