Найдется добрая душа
Шрифт:
Все они против меня. Что им сказать? Как убедить? Отчаяние стало овладевать мной.
В это время на дороге из лагеря показался человек. Кто-то шел к нам хорошим пехотным шагом. Я посмотрел в бинокль — комиссар. Увеличительные стекла приблизили его крупное лицо с двумя резкими складками вдоль щек. Он не запыхался, хотя был грузноват, и шел в своем кожаном реглане с красными звездами на рукавах и двумя шпалами в петлицах. Шел веселый, видно,
Солдаты стали подтягивать ремни, отряхиваться, поправлять пилотки.
Я сбежал с бугра комиссару навстречу. Шаг, два, три — строевым, руку под козырек, это умел я делать лихо. Но вдруг спазма сжала мне горло, я не мог вымолвить ни слова. Овладев собой, произнес:
— Товарищ батальонный комиссар! Произошло ЧП. Дзот номер пятьдесят семь обвалился. Пострадавших нет… — И замолчал, готовый ко всему.
Гнев мелькнул в глазах комиссара, но он сдержался, спросил строго:
— Что думаешь делать? Решение принял?
Я молчал. Чего стоит мое решение, если солдаты не могут его выполнить.
— Ладно, — сказал комиссар, — давай сперва на людей и на все хозяйство посмотрим. А почему, думаешь, случился обвал?
Я рассказал о скобах, о Корзуне, о Левке.
— Опять этот Лузгин?
Почему «опять», я не понял. Но почувствовал: теперь уж Левке несдобровать. И торопливо добавил — главная вина, конечно, моя. Я строил, я ведомость подписывал.
— Он, значит, и ведомость успел подсунуть? Та-ак. А с выводами не торопись. Разберемся. И ты в людях учись разбираться. Сколько тебе — девятнадцать? Уже двадцать!.. Пора понимать, кто такой Корзун и что такое Лузгин.
Комиссар поздоровался с солдатами, всматриваясь в каждого. Потом обошел вокруг того, что еще недавно было почти готовой огневой точкой, присел на бревно.
— Подвигайтесь ближе, — позвал нас.
— Политинформация будет? — ехидно спросил Бондиков.
Комиссар не ответил, достал большой кожаный кисет.
— Сначала покурим, товарищи. Давно небось настоящий табачок не пробовали?
К нему потянулись, оживились, заулыбались.
— Это совсем другой компот, — сказал Бондиков.
Брали табак деликатно, на одну цигарку, а комиссар поощрял:
— Не стесняйся, ребята, закуривай!
Это был ароматный, легкий табак. Сладковатый дым его, после дерущего горло самосада, в который подмешивали для экономии и толченую крапиву, и даже хлебные крошки и бог весть что, — сладковатый дым его обволакивал нас и приятно кружил голову.
Я ждал, что решит комиссар. А он поднялся, неторопливо снял кожаный реглан, взял лопату.
— Ну, орлы, к ночи сделаем? — и поплевал в широкие ладони.
Мы растерялись… Понимает ли он, что говорит? Тут дней на десять работы…
— Отступать нам некуда, как в Сталинграде. Некуда. Забайкалье за нами. Сибирь за нами… — Он показал рукой на запад, на дальние
Никто не тронулся с места. Но лица солдат стали сосредоточенно-напряженными.
— Да кто его знает… — сказал Тимофей Узких. — Попробуем, однако, — поднял с земли ломик и встал рядом с комиссаром.
Тишина.
— Эх, где мои семнадцать лет? — воскликнул лысеющий Антюхов, сбросил рывком шинель, схватил канат, двинулся к торчащим из провала бревнам.
— Айда, одни татарин в две ширенга становись! — скомандовал Нигматуллин и с топориком полез помогать Антюхову.
Нет, этого я не мог предвидеть. Поднялись и Жигалин, и Грунюшкин, и Печников, и все остальные. И сначала медленно, а потом быстрее полетела, замелькала, распыляясь в воздухе, выброшенная из провала земля.
Только Бондиков сидел на жухлой траве, спокойно докуривал цигарку. Я посмотрел на него с ненавистью. И увидел в ответ укоризненный взгляд.
— Что? Думаете, Бондиков хуже последней падлы? Думаете, я не гражданин страны? Ладно, может, когда еще и Бондикова вспомните, товарищ младший лейтенант. — Он прислюнил окурок, спрятал его в отворот пилотки и, не глядя на меня, пошел с киркой на плече туда, где пыль стояла столбом.
Я подбежал к Жигалину, вместе с ним налег на бревно, которое уже перехватывали Антюхов, Капустин и наш спаситель военный фельдшер первого ранга Корзун.
Жигалин сразу стал главой нашей маленькой группы. Он сноровисто подсовывал ломик под неподъемно-тяжелые бревна, и они легко подавались с места, орудовал палками, как рычагами, командовал: «подняли», «стоп», «идет помалу», «лежит на месте». А когда я, надсажаясь, едва не выпустил скользкий конец бревна, Жигалин ловко подхватил его, закрепил бруском, сказал:
— Все вы хочете делать навалисто. А надо, чтобы прогонисто. Ну, берем! Ать-два, дружно!
В разгар работы подъехала грузовая машина. Из кабины вылез Левка Лузгин. Он сразу увидел комиссара, как-то странно шевельнул губами и побежал к нему.
— Скобы! — загремел комиссар. — Где скобы?!
Левка растерянно молчал.
— Та-ак. А что, если я тебя сейчас тоже разменяю?
— Как это разменяете? — еще более растерялся Левка.
— А очень просто: как ты скобы на сало, так я тебя — на патрон…
Я почувствовал, что у меня отхлынула кровь от лица и все напряглось внутри, — какой же гад этот Левка! Я сжал кулаки, вплотную подошел к нему.
— Ну, ну! Спокойно, Савин! — Комиссар чуть заметно подмигнул мне. — О такую шваль и руки-то пачкать не стоит. Не тронь его!…
Он презрительным взглядом смерил Левкину фигуру от его хромовых сапог до щегольской фуражки и уже совсем спокойно сказал:
— Вот что, герой… Через час чтобы скобы были. Кр-ру-гом!..
— Слушаюсь! — выкрикнул Левка и побежал к машине.