Найдется добрая душа
Шрифт:
Позади этого немолодого болезненного дядьки Ливанов увидел двух девчонок, выросших из своих школьных платьиц, легко представил их погибшего брата, скорее всего — такого же лейтенанта, каким был он сам, и у него пропало всякое желание воевать за свою старую комнату.
Ливанов справлялся, как ему поступить, в военкомате и райисполкоме, написал заявление в жилищный отдел горсовета. Всюду его внимательно выслушивали, обещали разобраться и, конечно, обещали помочь. Через месяц сказали, что выдадут ордер на другую комнату, а пока что просили подождать и как-нибудь еще с месяц перебиться.
И он перебивался: ночевал иногда
Стегнухин, расспросив Сергея о делах, доставал из тумбочки кусок черного хлеба, иногда селедку, плавленый сыр или пайковую ливерную колбасу и, разложив еду на смятой газете, приглашал:
— Давай, Серега, подрубим!..
Ливанов упрямо отказывался, но Стегнухин все же заставлял его съесть половину своего ужина, приговаривая:
— Давай, давай, чего там! Набегался не пивши, не евши, я ведь знаю тебя. А есть-пить человеку надо. Куда денешься?..
На узкой железной койке они спали вдвоем, лежа на боку и плотно прижавшись спинами друг к другу.
Утром Стегнухин, единственный из всех студентов, делал зарядку, выжимал пудовую гирю, стоявшую у него под кроватью, а потом выходил на улицу и, сопровождаемый насмешками прохожих, бегал вокруг общежития. Поскоблив безопасной бритвой свою жесткую бороду, он надевал военную шинель, гражданскую кепку с пуговкой и торопился на лекции. Оттуда бежал в столовую, а вечером, хотя все говорили ему, что до экзаменов еще далеко, обложившись книгами, сидел в читальне, пока там не гасили свет. Каждый день он писал в город Красноярск длинные письма своей невесте, в которую был влюблен еще с детских лет.
Однажды вахтер не впустил Ливанова в общежитие. К тетке ехать было далеко и поздно. Он направился к школьному товарищу Вадиму. Во время войны они с Вадимом ничего не знали друг о друге, а после демобилизации Ливанова встретились радостно, долго вспоминали школу и завершили вечер в шашлычной просидев там допоздна.
Вадим по каким-то причинам так и не служил в армии. Объяснил, что его совсем забраковали на комиссии, ведь он же еще в шестом классе, играя в футбол — неужели Ливанов не помнит? — сломал ногу. Трещина плохо срослась, и вот, пожалуйста, его так и не взяли, хотя он сам просился… Но Ливанов совершенно забыл — когда это Вадим сломал ногу?.. Хотя отлично помнил, что футболистом он всегда был отменным, даже играл в юношеской команде «Спартака». За военные годы, рассказал Вадим, он окончил институт физкультуры и успел жениться.
— А кто твоя жена? — спросил с интересом Ливанов.
— У-у!.. Она деловая. Исключительно деловая. На складе работает. На продовольственном, заместитель директора. Квартиру вот сумела выбить, отдельную, придешь — посмотришь, из двух комнат. И меня, представляешь, устроила в их систему. Правда не по специальности, а тоже по торговой линии.
— И она что же, наших лет, — удивился Ливанов, — и уже такая, все может?
— Вообще-то она постарше… Лет на десять постарше. Но она энергичная, очень даже энергичная…
В тот вечер, подвыпив, Вадим
— Помни, Серега, — говорил он, обнимая его за плечи, — я до гроба жизни твой друг. Придется туго — не забывай: у тебя есть на кого положиться…
Ливанову вспомнился весь этот разговор, и он направился к Вадиму, пытаясь представить, как тот его встретит, как познакомит со своей — тут он усмехнулся — со своей исключительно деловой женой.
— Здорово, старик! — обрадовался Вадим. — Наконец-то забрел в мою берлогу Вытирай ноги получше, у нас сегодня паркет натирали, да проходи.
Ливанов сел в большое кабинетное кресло и осмотрелся. Мягкий приятный свет лился из-под шелкового красного абажура, создавая какой-то особый уют. Этот свет неярко отражался в тонких с золотистыми ободками чашечках, стоявших на резном дубовом буфете. На столе поблескивал новый никелированный чайник, стояли вазочка с шоколадными конфетами и нарезанный ломтиками сыр. Под абажуром тихо покачивался на шнурке целлулоидовый попугай, раскрашенный в желтый, зеленый и синий цвета. В углу висело кожаное пальто Вадима и черное, котиковое, его жены.
— Сейчас мы с тобой тяпнем по маленькой, — подмигнул Вадим. Он приоткрыл дверь и позвал: — Верунечка! Ты к нам выйдешь? Уже легла? А тут ко мне Серега Ливанов пришел, я рассказывал про него, помнишь?
Из-за двери донесся властный с каким-то присвистом неразборчивый шепот.
— Ну, ладно, ладно, — покорно сказал Вадим. — Спи, лапуня. Ты со вчерашнего вечера полбутылочки не припрятала?.. Тиханович, говоришь, все вылакал? Вот ска-андал! Вчера, — обратился он к Ливанову, — одного деятеля из отдела спортивных товаров принимал. Деятель, скажу тебе, еще тот… Но человек для моей службы необходимый. Из-за него так, понимаешь, получилось, что и угостить-то тебя нечем. Вот разве что чай?.. Давай-ка, сейчас чаю выпьем. А?..
— Не беспокойся, — остановил его Ливанов и сказал, что сегодня ему негде ночевать.
Вадим неопределенно хмыкнул, смущенно помолчал и спросил:
— Ты прописан?
— Да не успел еще, ты же знаешь…
— М-да-а, история, — протянул Вадим. — А ко мне, как на грех, вчера участковый заявился с проверкой документов. Думаешь, почему? Тоже ночевал один наш сотрудник, командированный. И соседи, такие сволочи тут на одной площадке с нами живут, — донесли! А участковый предупредил — оштрафую, говорит, если еще раз… Ты, Серега, пойми: сегодня, ну, просто никак. С удовольствием бы. Вдруг опять участкового черти принесут? И тебе-то ведь тоже неприятности будут. Нигде ведь не прописан…
На улице дул холодный осенний ветер и падал сухой мелкий снег. Ливанов поднял воротник шинели и побрел по пустой, стиснутой каменными домами, улице. Ему вспомнилась такая же ветреная, вьюжная ночь в монгольской степи. Не было там ни юрты, ни избушки, ни землянки, чтобы укрыться от ветра и холода. Трудно было даже вырыть окоп или яму, потому что земля, когда ее пробовали долбить, была твердой, как бетон и звенела как железо. Завернувшись в плащ-палатку, он вместе со своими солдатами, лежал у походного костра, думая о том, что в далеких городах множество людей спят сейчас в теплых комнатах, на мягких матрасах, укрывшись одеялами. Некоторые чудаки, для безопасности, даже закрывают ставни… Лица солдат краснели от света костра, в трехпалых варежках коченели пальцы, разъедал глаза горький дым…