Найдите, что спрятал матрос: "Бледный огонь" Владимира Набокова
Шрифт:
В «Лолите» Набоков выстраивает такую же изысканно симметричную систему, как та, которую он прослеживает в своем «Комментарии к „Евгению Онегину“». Роман Гумберта с Лолитой начинается с письма Шарлотты и заканчивается письмом Лолиты, которые, подобно письмам Татьяны и Евгения, служат рамкой любовной истории. «Тема преследования» «Пушкина» Онегиным (133) подхватывается преследованием Куильти Гумберта с востока на запад и Гумбертом Куильти в обратном направлении. «Лолита» поделена на две равные части: начало второй части очевидно перекликается с началом первой, где Гумберт, двигаясь вдоль «берега штата Георгии» (192), упоминает о Валерии, Максимовиче и отеле «Мирана» [17] .
17
Грузия (в английском написании Georgia, что совпадает с написанием названия штата Джорджия) находится, как и Крым, на берегу Черного моря. Набоков привлекает наше внимание к этой симметрии, упоминая о том, что «пересек по двум разным перевалам Скалистые Горы» (190),
Имена героев Лолиты ритмически параллельны их двойникам из «Онегина», с одним значимым исключением:
Та-тья-на
Ло-ли-та
Куиль-ти
Лен-ский
You-gin (англ.)
(Ев)ге-ний (рус.)
Гум-берт
One-gin (англ.)
(О)не-гин (рус.)
Гум-берт
Параллелизм станет точным, если мы используем придуманный Набоковым шуточный вариант имени Онегина — You-gin One-gin [18] . Обычное же русское произношение обнаруживает в паре «Онегин — Гумберт» лишний безударный слог. Неточность симметрии указывает на то, что и повествовательные структуры двух романов соотнесены довольно сложным образом: Гумберт — рассказчик своей истории (повествователь) соответствует авторской личности Пушкина в «Онегине» («Пушкин»), тогда как Гумберт — предмет рассказываемой истории (тот, о ком повествуется) соответствует Онегину.
18
Набоков учил своих студентов так произносить имя Онегина: «You-gin One-gin». В этом контексте нехитрый каламбур обретает дополнительное измерение. См.: Green, Hannah. Mister Nabokov // Remembering Nabokov / Ed. Peter Quennell. L.: Wfeidenfeld and Nicholson, 1979. P. 36. [Рус. пер.: Грин, Ханна. Мистер Набоков // В. В. Набоков: Pro et contra: Личность и творчество Владимира Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. СПб.: Издательство Русского Христианского гуманитарного института, 1997. С. 205].
Оба автора хотят, чтобы читатель «заметил разность» между героем, повествователем и автором, и для этого, как кажется, сближают себя с авторской личностью текста: «Пушкин» живет в пушкинском Петербурге и дружит с друзьями Пушкина, однако эта текстуальная персона не равна реальному, историческому автору. Аналогичным образом Набоков, указывая на различия между Гумбертом-повествователем и собою, историческим Набоковым, наделяет при этом Гумберта деталями собственной биографии — такими, например, как отъезд из Парижа и карьера университетского преподавателя в Новой Англии.
В «Других берегах» Набоков рассказывает, что складывает «волшебный ковер» (233) так, чтобы обнаружить совпадение узоров жизни; именно это он считает основной задачей художника. Ровно сто лет, отделяющие рождение Пушкина от появления на свет Набокова (1799, 1899), — это одно из тех роковых календарных совпадений, которые так завораживали обоих писателей [19] . В «Комментарии…», описывая Летний сад в Петербурге, Набоков добавляет: «меня тоже, спустя сто лет, водил туда гулять гувернер» (109. — Пер. Н. Д. Муриной). Здесь ясно видна глубина самоидентификации Набокова — поэта-изгнанника, обедневшего потомка аристократической, либеральной, литературной семьи — с первым русским поэтом. Но Набоков, в отличие от Гумберта, сравнивающего себя с Вергилием, Петраркой, Данте и Эдгаром По, достаточно целомудрен, чтобы избегать прямых высказываний. Зато в «Лолите» он заявляет претензию на родство с Пушкиным в смысле общей литературной эстетики.
19
О пушкинском навязчивом интересе к датам см.: Комм., 162, 357; набоковские более иронические корреляты — на с. 432–433.
Все эти параллели могли бы показаться неубедительными, если бы они не подталкивали читателя на тщательно проложенную тропинку, которая начинается в третьем абзаце «Лолиты»:
А предшественницы-то у нее были? Как же — были… Больше скажу: и Лолиты бы не оказалось никакой, если бы я не полюбил в одно далекое лето одну изначальную девочку. В некотором княжестве у моря (почти как у По).
Когда же это было, а?
Приблизительно за столько же лет до рождения Лолиты, сколько мне было в то лето. Можете всегда положиться на убийцу в отношении затейливости прозы (17).
В то лето, когда Гумберт встречает Аннабеллу, ему исполняется тринадцать, следовательно, это происходит в 1923 году (на той же странице он сообщает читателю, что родился в 1910-м). Лолите в момент встречи с Гумбертом двенадцать лет, родилась она в 1935-м, о чем мы узнаем на 44-й странице из комментария Гумберта к «Who's Who in the Limelight». Набоков весьма старательно камуфлирует точные датировки под малозначительные сведения, и мы послушно забываем о них, принимая за «затейливость прозы» и считая, что числа не играют в тексте значимой роли. Но если при чтении вспомнить о том столетнем
По правилам григорианского календаря годы 1700-й и 1800-й не считались високосными… поэтому разница между двумя календарями увеличивалась в каждый из этих лет на один день, что в результате составило одиннадцать дней с 1700 по 1800 г., двенадцать с 1800 по 1900 г. и тринадцать с 1900 по 1917. Так, середина июля в России была концом июля в других странах, а означенные на календаре во всем мире дни 12 января 1799 г. и 13 января 1800 г. в России оказались днями Нового года (31. — Пер. Н. М. Жутовской).
Неустранимое расхождение в один день между веком Татьяны и веком Лолиты связано с неопределенностью возраста Гумберта в момент его встречи с Аннабеллой (неизвестно, было ему 12 или 13 лет). Так Набоков складывает двухвековой ковер. Эта складка, как и знаменитая любовь Набокова к зеркальным отражениям, объясняет, почему день рождения Лолиты хронологически предшествует дню рождения ее первообраза из XIX века. Даже их имена, одно из которых начинается, а другое оканчивается на ТА, прикрепленное к палатальной оси, намекают на некую инверсию в пространстве художественного воображения, где важны не хронологическая последовательность, а совпадения, складки и метаморфозы.
В другом, более раннем романе Набокова на «Онегина» возложена сходная, хотя и не столь исключительная задача. В «Даре» пушкинская Татьяна выступает в роли музы русской поэзии: в финале романа сестра Годунова-Чердынцева Татьяна производит на свет девочку — символ преемственности русской литературной традиции — и книга завершается онегинской строфой, записанной прозой:
Прощай же, книга! Для видений / отсрочки смертной тоже нет. / С колен поднимется Евгений, / но удаляется поэт. / И всё же слух не может сразу / расстаться с музыкой, рассказу / дать замереть… судьба сама / еще звенит, и для ума / внимательного нет границы / там, где поставил точку я: / продленный призрак бытия / синеет за чертой страницы, / как завтрашние облака, / и не кончается строка [20] .
20
Набоков В. Дар // Набоков В. Собр. соч. русского периода: В 5 т. СПб.: Симпозиум, 2000. Т. 4. С. 541 (с добавлением деления на строки). — Далее «Дар» цитируется по этому изданию с указанием страниц в тексте. — Примеч. пер.
Известное замечание Годунова-Чердынцева: «Это странно, я как будто помню свои будущие вещи» (Дар, 374) — выглядит до странности точным: тени Онегина и Пушкина годы спустя будут просвечивать сквозь дымку «Лолиты», заставляя читателя вздрагивать от восхищения перед абсолютным, кажется, контролем этого писателя над еще не написанными книгами.
Старательность и изощренность, с которыми Набоков вплетает «Онегина» в «Лолиту», заставляют задаться вопросом, зачем он так тщательно скрывает эти отсылки и почему с таким избытком наделяет этим драгоценным культурным наследством именно это произведение [21] . Ответ, думается, довольно сложен и связан с известным заявлением Набокова о том, что он ненавидит литературу идей, которое исследователи склонны воспринимать некритично. Дело в том, что, когда его собственные «идеи» касаются литературной эстетики, на кон ставится нечто гораздо большее, чем любовь к творческой игре ради самой игры [22] .
21
Присутствие «Онегина» в «Аде» уже отмечалось (см.: Johnson, D. Barton. Nabokov's «Ada» and Pushkin's «Eugene Onegin» // Slavic and East European Journal. Vol. 15. № 3 (Fall 1971). P. 316–323), но функция этого присутствия не была проанализирована.
22
Хотя я в целом согласна с Робертом Мерриллом в его споре с «металитературной» школой набоковедения (Merrill, Robert. Nabokov and Fictional Artifice // Modem Fiction Studies. Vol. 25. №. 3 (Autumn 1979). P. 439–462), следует все же признать присутствие «Онегина» в «Лолите» исключительно значимым примером «[чего-то], что не может быть всецело атрибутировано личному опыту или случайному капризу воображения повествователя» (Р. 449). Элен Пайфер также весьма способствовала исправлению точки зрения на Набокова всего лишь как на адепта литературных игр (см.: Pifer, Ellen. Nabokov and the Novel. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1980).