Назад в юность
Шрифт:
– Нет, Алексеич, ты не прав, молодежь нынче не та. Вот я, например, в сорок четвертом ушел на фронт, я в полковой разведке был, сколько этих тяжеленных гансов на себе обделанных приволок. Мне что, медали были нужны? Да мне этого совсем не надо. Я за страну воевал. А теперь они что, воевать пойдут? Да я когда услышал, что этот Никитка Сталина из Мавзолея вытащил, у меня все внутри перевернулось. А молодежь, она ведь на это смотрит и думает, что так и надо. Ну ладно Леня воевал, черт знает кем он там был, но все-таки на фронте. А за ним очередь стоит этих молокососов, которые войны не нюхали, к чему они нас приведут?.. А вот и мой зятек пришел! Ну расскажи-ка мне, Серега, как ты будешь Родину защищать?
Но тут вступил
– Слушай, Васильич, я тебя уважаю, но надо и край знать. Ты что на моего сына бочку катишь? Ты что думаешь, он Родину не пойдет защищать? Ты смотри лишнего не говори!
Тут Борис Васильевич, хоть и не очень трезвый был, понял, что хватил лишнего, и поспешил исправиться:
– Ты что, Лексеич, да мой зять – классный мужик, я сразу увидел. Уж если он меня не забоялся, когда я с ним по-мужски начал говорить, – это да. Меня ведь, когда я злой, все стороной обходят, уважают.
Но мой батя уже не мог успокоиться:
– Нет, Васильич, ты моего сына за чмо не держи. Он и тебя, хоть ты и разведчик, в пять секунд вырубит. И вообще, что ты на молодежь наехал? Давай лучше накатим за Победу еще по одной.
Тут уже вступила в разговор моя мама:
– Ну-ка, мужики, заткнулись! Мы такую дату отмечаем, а вы тут ругаетесь не по делу.
Но Борис Васильевич все не унимался:
– А вот скажи мне, зятек, на какой черт ты в партию вступил? Тебе что там, маслом намазано?
Тут уж оба моих родителя не выдержали.
– Да ты что, Боря, думаешь, что мой сын ради привилегий туда пошел? – ласковым голосом спросила мама.
От этого тона Борис Васильевич сразу встрепенулся и заявил:
– Да не обращайте внимания, я тут по пьяни вам всякого наговорю, все путем.
Я решил исправить положение и, сев за стол, потихоньку начал петь:
Дымилась, падая, ракета, как догоревшая звезда… [1]1
Песня «На безымянной высоте» – муз. В. Баснера, слова М. Матусовского.
Тут подключился и бас Бориса Васильевича. К нашему дуэту присоединился отец. По его щекам текли редкие слезы, но он, не вытирая их, продолжал петь.
И мы дружно допели песню, а затем уже спокойно проводили моего расчувствовавшегося тестя.
Летом тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года я после сдачи экзаменов продолжал работать в больнице, проходил практику и по-прежнему уделял много времени учебе; кардиология и психология снились мне уже во сне. Я даже пропустил новость о вторжении наших войск в Чехословакию совместно со странами – членами Варшавского договора, потому что практически не читал газет и не смотрел телевизор. Привлек меня к этой теме отец, когда я вечером зашел к ним. Он только что оторвался от телевизора и с возмущением стал рассказывать о предателях-чехах, которые не оценили то, что мы сделали для них. Я, разумеется, не стал говорить отцу, что во время войны чехи благополучно клепали оружие для вермахта и ничем особо не выказывали своего недовольства. И что сейчас не только американские агенты и бывшие капиталисты недовольны существующим строем, но и народ. А только сказал, что наши войска вместе с болгарами и поляками быстро наведут в Чехословакии порядок. И с тоской подумал: «А ведь мне еще два года учиться. И пока мое воздействие на окружающее ограничивается, похоже, только изменениями в судьбе близких мне людей».
Весной мой брат очень хорошо окончил школу и поступил на экономический факультет университета. В прошлой жизни он, еле сдав на тройки выпускные экзамены, поступил в торгово-кулинарное училище. Хотя трудно сказать, будет ли новый выбор
Моя мама повторно прошла ВТЭК и уже не работала в больнице, а начала работать в горкоме партии на должности инструктора. Давалось ей это без особого труда, все-таки она почти двенадцать лет являлась парторгом крупной больницы, хотя, конечно, были слезы и сомнения в том, что она сможет там работать. Мы с отцом ободряли ее и говорили, что она за эти годы уже многое узнала и вполне справится на новом месте.
В глубине души я все же переживал, зная мамин принципиальный характер, что она может испортить отношения с руководством горкома. Но сейчас она входила в работу и собиралась на партийную учебу. Моя Аня тоже успешно перешла на третий курс и активно работала проводником, заявляясь домой только отоспаться. Мы уже обговорили наши планы на переезд в Москву.
Я надеялся, что мне предоставят комнату в общежитии, а Аня приедет ко мне после окончания пятого курса и тоже будет устраиваться на работу в столице. Конечно, слишком рано это обсуждать, все-таки впереди еще два года учебы – многое могло произойти.
Практика этим летом была намного интереснее, чем после третьего курса, даже мне было достаточно интересно, потому что в прошлой жизни из-за специфики работы я почти не сталкивался с такими пациентами. Мне в первый раз доверили самостоятельно удалить аппендикс. Правда, хирург за мной проверяла каждый стежок, что изрядно раздражало, но все равно было здорово.
Уже не так здорово после цикла хирургии было перейти в женскую консультацию. Гинеколог, убедившись в моей компетенции в плане измерения таза и определения сроков беременности, вместе с акушеркой уселась за перегородкой обсуждать последние новости, проблему пошивки платьев и прочего. А я принимал и принимал. Да, беременных в шестьдесят восьмом году было гораздо больше, чем в двухтысячных, это я понял на своем опыте, а вот резиновых перчаток почти не было, а те, которые имелись, были заботливо от меня спрятаны.
– А ты, Сережа, дезинфицируй руки после осмотра, – ласково посоветовала пожилая акушерка. – Вон видишь, рядом с раковиной грелочка висит. В ней хлорный раствор. Так что посмотрел больную – полей руки хлорочкой, а потом помой с мылом.
Я, уже привыкший в восьмидесятых и девяностых годах при всех осмотрах пользоваться перчатками, с дрожью смотрел на эту страшноту. А в моем воображении на кончиках моих пальцев уже расцветали сифилитические шанкры. Но делать нечего – я поливал руки хлоркой. Уже после десятой посетительницы руки у меня были шершавые, а к концу приема покрылись трещинами. Я шел домой после трудового дня, приняв пятьдесят женщин, и в голове все вертелся известный анекдот о гинекологе: его судили за убийство девочки, которая попросила у него десять рублей за то, что она покажет ему свои гениталии. На следующий день я пришел в консультацию с перчатками, взятыми в больнице, и призрак шанкра на пальце меня уже не беспокоил.
Начало дня было таким же: мой доктор с удовольствием уселась пить чай с акушеркой, а я работал за двоих. Все было как и вчера, когда вдруг распахнулась дверь и зашла Светка Ильина. Она посмотрела на меня, поздоровалась, и легкая краска смущения появилась на ее щеках. Я уже хотел позвать из-за перегородки гинеколога, чтобы та посмотрела мою бывшую одноклассницу, но Света без слов сняла трусики и полезла на гинекологическое кресло. И пока я выбирал зеркала, она, лежа с раздвинутыми ногами на кресле, с удовольствием болтала со мной, расспрашивая, как мы с Аней живем, передавала ей приветы и жаловалась на задержку. Я посмотрел ее и, ничего не обнаружив, посоветовал прийти через пару недель, чтобы ее снова посмотрели. Света оделась и, несколько минут поговорив со мной, ушла. Я же думал про себя, что можно прожить еще три жизни, но мужчина никогда до конца не сможет понять такое загадочное существо, как женщина.