Не боись! Как постареть и при этом не сойти с ума
Шрифт:
Но я про другое хочу. Абсолютная истина, что настоящей, тяжёлой старости предшествует «возраст хрупкости».
Вот что опасно. В этом возрасте обычно простого, умудрённого жизненным опытом пожилого (не старого!) человека поджидают совсем уж детские неожиданности. Например – падение в ванной. С ушибом рёбер, головы и прочих необходимых для жизни агрегатов.
Ещё две недели назад мир (с моей помощью, в фейс-буке) восхищался каким-нибудь прославленным в боях и в трудовых победах бодрым ветераном жизни, сотрясающим в 96-летнем возрасте киянкой и стамеской помещение в израильском доме
Сегодня он вошёл в настоящий, без дураков, возраст старости. В 96 полных лет, да и с мечтой выполнить из дерева два одинаковых бравых автопортрета в форме солдата Рабоче-крестьянской Красной армии образца 1945 года. Чтоб дочек наследством не обижать.
Боюсь, что так и не успеет.
Что с этим нам делать?
А ничего. Только принять и перестать страдать, ожидая наступления «возраста старости».
Не нужно страдать от того, что изменить нам неподвластно.
Когда доживёте до «возраста хрупкости», просто берегите себя.
– А я читала, что возраст старости наступает в 80 лет, – заявляет вдруг вечно улыбающаяся по поводу и без повода Яэль, – но мне уже 86. Он у меня уже закончился и я опять молодая!
Как остаться в старости человеком и на что надеяться?
– Йосеф, а улыбаться ты умеешь? – спрашиваю утром Йосефа.
– Умею, но последнее время что-то не хочется.
Самое главное и самое трудное, чему необходимо успеть научиться к старости, – это найти равновесие. Равновесие между уже прожитым и тем, что ещё осталось прожить.
Постараться уложить внутри все пережитые события – страшные и прекрасные.
Жизнь – она ведь штука длинная.
– Моя фамилия – Цамит, – сообщила мне 89-летняя Хана.
– Ничёсе фамилия. Это же вроде как «раб»? В переводе? С иврита?
– Да, что-то в этом роде. Вообще-то, это фамилия мужа. А моя девичья фамилия – Муншток. Родители из Германии. В 48-м году, в армии, один парнишка всё лето кричал мне: «Мууун!» – А я отвечала ему: «Шток!» («заткнись» – ивр?).
Наверное, он стал бы моим мужем, если бы не схватился спасать другого парнишку, в бою за Иерусалим. Они тогда погибли оба.
Но знаешь, мой муж ведь был тоже хороший человек. Правда, он так и не смог прийти в себя после концлагеря. Мне было тяжело с ним. Ты знаешь, что спасшиеся от нацизма одиннадцать узников Бухенвальда организовали после войны недалеко от Тель-Авива кибуц, да так и назвали его – «Бухенвальд»? Им было легче жить вместе.
Кибуц существует до сих пор, правда, название поменяли на «Нецер Сирени».
Когда в 75-м (или в 76-м,
Саша, спасибо, я так люблю твои уроки резьбы по дереву, никогда не думала, что смогу этим заниматься.
Накопленный жизненный опыт – череда эмоций – помогает оставаться людьми в старости. Мечтать, вспоминать, жить, по возможности окружая себя успешными людьми и положительными эмоциями.
Найти равновесие между прошлым и будущим трудно, ибо, во-первых, «точка равновесия» постоянно сдвигается в сторону вечности, а, во-вторых, тело перестаёт слушаться, изо дня в день теряя гибкость, что мешает найти эту самую пресловутую точку. Чем старше становишься, тем сложнее жить. Старость требует не меньше сил и энергии чем, скажем, молодость или зрелость. Просто энергия эта распределяется совсем иначе. Например, часто колоссальная энергия требуется, чтобы просто встать со стула и добраться до ручки двери.
Но эта же энергия помогает нам оставаться людьми. И еще благородство, с которым пожилые люди молча пытаются противостоять законам природы. Это правда трудно.
Старость не самое лучшее время жизни, зато последнее.
А на что надеяться?
Ну, я уже говорил, что на самом деле надежда не умирает последней, как это принято считать.
Когда надежда умирает – остаётся смех. А что же ещё? – Старость – это неприятная штука, – говаривал мне 92-летний Нафтали.
– Думаешь, стоит умереть молодым? – спрашивал я. – Почему сразу умирать?! Молодым оставаться!
Как оставаться по возможности адекватным, осознавая, что уже стар?
Мы сможем понять логику стариков, только когда состаримся сами.
(Попытка объяснения абсурда).
– Я хочу выпилить кролика, – говорит 102-летний старик.
– Ты ведь неделю назад хотел белочку, – говорю я.
– Я ошибался, – говорит он.
К слову сказать, поведение стариков иногда кажется диким абсурдом.
Да какая ему принципиальная разница между сосновой белочкой или липовым кроликом? – недоумеваю я в усы. – В 102-то года?
Слушайте сюда.
Его дочери давно перевалило за 70.
Внукам за 50.
Правнукам по 25.
А пра-пра? Они вообще вспоминают о нем в будние дни?
Не по праздникам, когда он сидит чучелом во главе угла? Он им хоть для чего-нибудь, хоть когда-нибудь нужен, этот супер долгожитель?!
В понедельник-вторник-среду?!
Правда в том, что он уже никому, кроме себя самого, не нужен.