Не бойся, я рядом
Шрифт:
Глаз не выбит сразу?
Но могло быть сотрясение мозга.
Он жив и весел на следующий день?
Но заражение крови от царапины может наступить и через неделю.
Хотя, конечно, каждый следующий «возврат» был слабее предыдущего. И через ту же неделю ситуация – в ее чувственном виде – была забыта напрочь.
Однако по прошествии тридцати пяти лет он ее помнит и о ней рассуждает!
Короче, что он не такой, как все, Парамонов-младший понял очень давно. Едва ли
Невеселые воспоминания прервал Ольгин приход.
– Ну, как дела?
– Ничего дела.
– Ты второй раз когда к нему пойдешь? – понизив голос, спросила Будина.
Парамонов понял сразу: про первый визит к Лазману, он, как и обещал, отчитался обеим заинтересованным женщинам.
– Завтра-послезавтра, – лаконично ответил Олег.
– А я рассказики твои прочитала, – весело сказала Будина. На этот раз литература пришла к ней законным путем – санкционированным, так сказать, доступом.
– И как? – делая вид, что это его не интересует, спросил Парамонов.
– Забавно, – улыбнулась она. – По крайней мере, хочется продолжения.
– Дурдомом не попахивает?
Ольга посерьезнела:
– Из телевизора-то сильней попахивает. Особенно из новостных программ.
– Ну, это – вне конкуренции, – усмехнулся Олег. И, извиняясь, закруглил беседу: – Я тут справку для одного специалиста пишу, по психиатрии.
– Святое дело, – согласилась Будина. – Не стану мешать. – И, легко поднявшись со стула, упорхнула в комнату, где сидели она, художник Василий Иванович и ответственный секретарь.
А Парамонов продолжил свою исповедь-хронологию.
Вставлять ли эпизод с коркой?
С одной стороны – повторение предыдущего случая. С другой – сумасшествие, доведенное, если так можно сказать, до совершенства.
Нет, пожалуй, надо вставить. В конце концов, Марк Вениаминович площадью текста его никак не ограничивал, не то что главред Петровский. Впрочем, его сегодняшние записки вряд ли когда будут опубликованы…
Итак, история с коркой. Здесь ничего в переносном смысле. Все в прямом.
Был апельсин.
Его съели.
От него осталась корка.
Все это происходило зимой, в солнечный день, на не слишком чищенных от снега дорожках.
Он шел из школы, после четвертого урока. Значит, в самый разгар дня.
Слева был деревянный забор, справа – газон, по зимнему времени тоже засыпанный снегом.
Олежка уже довольно большим был, думается, никак не меньше, чем в третий класс ходил.
Он рос воспитанным мальчиком и, следовательно, жуя апельсин – сладкий, ярко-желтый с красными прожилочками в сочных дольках – корку держал в кулаке, глазами отыскивая урну.
Не отыскал.
А потому совершил то, что на его месте давно бы сделал любой другой пацан: разжал пальцы.
Смятая оранжевая корка упала на снег, отпечатавшись и на белой
Но всплыла не сразу.
Он уже домой пришел.
Баба Паша налила полную тарелку борща.
Хлопчик опять не оправдал ее надежд, отъев не более половины и категорически отказавшись от второго.
Если б сказать кому, что вдруг испортило его настроение, то точно – прямая путевка в дурдом.
А привиделась Парамонову все та же корка, оранжевая, яркая, чуть ли не блестящая в лучах полуденного зимнего солнца.
Она коварно лежала посредине дорожки, там, где Олежка ее и бросил.
Вот идет женщина, полная, может, беременная, в своих подобных видениях мальчик точных деталей не наблюдал.
Вот она наступает на корку.
Поскользнулась.
И упала навзничь на снег.
Но в отличие от подобного эпизода из бессмертного фильма «Бриллиантовая рука» – помните? «Черт побери! Черт побери, я сказал!» – здесь никому не было смешно.
Потому что сломанная женщиной рука белела обнаженной костью, она то кричала, то стонала, а снег рядом с ней быстро становился красным.
Нет, ровно ничего смешного не было в этой картине!
Парамонов уже собрался было бежать к тому проклятому месту, как вдруг остановился.
Ну нельзя же так!
Он просто выбросил корку от апельсина в неположенном месте!!!
И ничего больше!
Нет, он не сумасшедший. Он не пойдет.
Сел за стол, достал учебник.
А на корку в его воображении тем временем наступил мальчишка, бежавший по каким-то своим мальчишечьим делам.
И примерно с теми же последствиями.
Потом – их учительница, Мария Васильевна. Его любимая учительница, кстати, веселая и добрая.
Лет через двадцать, когда он все-таки попробует лечиться, он услышит интересные соображения по поводу всех этих случаев.
Исследовал его голову не психиатр и не психоаналитик, а… мануальный терапевт. Который, правда, попутно запросто общался с космосом и наблюдал энергетические столбы, пронизывающие человеческие тела.
Так вот, он выдвинул теорию, поразившую Парамонова своей гениальной простотой.
– У вас удивительная голова, – сказал мануальный терапевт, действительно ощупывая крепкими, как из железа, пальцами поверхность Олегова черепа. – И замечательное воображение, – продолжил он через минуту. – Но представьте теперь его в виде тройки великолепных лошадей. Крепких, сильных, буйных. А ямщик то спит, то пьян. Кто-то или что-то пугнет эту тройку, запустит ее бег – и вот она уже летит, набирая и набирая скорость, уходя вразнос, не в силах не то что остановиться, но даже притормозить. Вот это и есть ваша проблема.