Не будите Гаурдака
Шрифт:
На ближней обочине которой, рядом друг с другом, всё еще сжимая в руках бесполезное оружие, недвижимо лежали лукоморцы.
А над ними, метрах в двух, висело черное, как смоль, облако размером с крестьянский дом. От него к беспомощным телам тянулись, извиваясь и колышась на отсутствующем ветру, тонкие нитевидные щупальца.
— Кабуча!!!!!!!
Рев Адалета, свист вылетевшего из посоха огненного шара и нечленораздельный, но полный ужаса и ярости вопль бросающегося в атаку конунга слились в один протяжный оглушительный
Рассекая со свистом топорами зловонный воздух, Олаф несся на врага как выпущенный из катапульты булыжник, но шар волшебника обогнал его и с шипением погрузился в раздутое брюхо жуткого бесформенного существа.
Щупальца его дрогнули и замерли.
— Ага, не нравится!!!
Шар за шаром покидали раскалившийся набалдашник пылающего пронзительно-желтым светом посоха, и один за другим беспощадными снарядами пронзали отшатнувшуюся и скукожившуюся тварь.
— Мьёлнир!!!.. Мьёлнир!!!..
Оглушительный рев разорвал черные горелые клочья волшебного тумана, и Олаф, остервенело размахивая топорами, перескочил через неподвижные тела друзей и вклинился между отдернувшимися под натиском магии Адалета, но всё еще жадно тянущихся к лукоморцам щупальцами.
— Олаф, нет!!! Не подходи!!!..
Но волшебник мог с таким же успехом воззвать к самому туману.
Удар, другой, третий, четвертый градом сыпались на одутловатое брюхо вампира и угольные нити, как камнепад. Свистел рассекаемый с невероятной скоростью воздух, сверкала сталь, ревел как раненный бык отряг, готовый зубами рвать мерзкую тварь…
Ничто не могло остаться целым в такой мясорубке.
Ничто, кроме грязного летающего монстра.
Оправившись от первого замешательства, он потемнел, словно наливаясь черной кровью, вздохнул утробно и вдруг принялся пухнуть.
Рубленые и прожженные раны в его боках стали дрожать и затягиваться прямо на глазах.
— Олаф, прочь!!! Щупальца!!!..
Ведомый, скорее, инстинктом самосохранения, чем советом Адалета, отряг бросился на землю, перекатился, уворачиваясь в последнюю секунду от оживших и вновь возжаждавших крови вновь гибких нитей и… наткнулся на два вкопанных в землю столба.
Которые тут же взлетели вверх.
— Хель и…
Печальное ржание было ему ответом.
— Дура!!! — неистово рявкнул он, вскочил…
Злополучная лошадь, запутавшись поводьями в кустарнике, лишь отчаянно мотнула головой.
— Дура!!! — еще раз гаркнул отряг, махнул топором, снося половину придорожных зеленых насаждений в радиусе двух метров, пленивших непутевую лошадь и, не оглядываясь, бросился к Адлету.
— Я иду!!!..
Плюющиеся жидким пламенем лохматые сферы с низким гудением шмелей одна за другой вырывались из посоха мага и устремлялись то к щупальцам тучеобразного теперь монстра, то в брюхо, то во фланги, выжигая дыры и клочья призрачной плоти на своем пути, но существо,
Шаг за шагом и шар за шаром, Адалет отступал.
Шаг за шагом и шар за шаром, тварь приближалась.
— Я не могу ее прикончить!!!.. Беги отсюда!!! Забирай их и беги!!! — разрезал напоенный гнилью и смертью воздух пронзительный голос мага. — Я за тобой!..
— Я…
Больше всего на Белом Свете юному воину хотелось с кличем «Мьёлнир, Мьёлнир!» накинуться на черную мерзость подобно ледяному шторму и сгинуть со славой в неравном, но яром бою…
Но он был не просто воином.
Он был конунгом.
А это значит, что в крови его, в костях, в сердце и в мозгу веками и поколениями его предков вбито было знание того, когда надо умирать, а когда — отступать.
И он, скрипя зубами от исступленного бессилия, сунул топоры за спину, метнулся к друзьям, сгреб их в охапку одной мощной лапой и кинулся бежать.
— Кобыла, Олаф, кобыла!!! — чародей, оторвавшись на секунду от поливания черной твари огнем, повернул голову и свирепо ткнул пальцем в замешкавшуюся отчего-то у поверженных кустов лошадь.
— Какая еще в Хел горячий кобыла!!!..
Но, послушный воле мага-хранителя, изрыгая сквозь стиснутые зубы отборные отряжские проклятия, юный конунг развернулся на ходу, бросился к освобожденной лошади, и… коротко крякнув, закинул на плечо и ее.
Пресловутый Боливар, молодой и холеный, с трудом мог вынести одного.
Безымянная пожилая кобыла кавалерийским галопом, сотрясающим землю и заставляющим булыжники дорожного полотна испуганно подпрыгивать, вырвала из щупалец черного тумана четверых.
Озверевшее от ран и близости крови чудище погналось было за ускользающей добычей, но скорость, видно, никогда не числилась среди его достоинств, а огненные шары чародея, хоть и не смертельные, километра через полтора замедлили его до полной, хоть и томительно-нескорой остановки.
Задыхаясь и хрипя, лошадь вылетела из царства промозглой мглы на чистый свежий воздух, и пасмурный вечер с его серостью и моросью показался людям солнечным утром.
— Ос-с-с-становись-ь-ь-ь-ь… — сипло вырвалось из искусанных губ чародея и лошадь, словно поняв человеческую речь, припарковала себя у дорожного указателя с прибитой дощечкой, украшенной корявым изображением черепа и костей.
— Сейчас я помогу… — обернулся было Олаф, но маг, просидевший всю скачку задом наперед на голом крупе, уже съезжал на обочину в изнеможении, держась трясущимися руками за усеянный прошлогодними репьями конский хвост.
— Л-лукоморцев… п-посмотри… ох-х-х-х-х…
Но выполнить указание волшебника конунг не успел.
— Что…
— Что случилось…
— Живы!!! Они живы!!!
— Ясен пень… живы… кто тут… сомневался…
— А где мы?..