Не был, не состоял, не привлекался
Шрифт:
Мы с моим тогдашним другом, который отдыхал в Калуге, затеяли сыграть партию по переписке. Письма доходили очень медленно, за лето успели сделать всего несколько ходов. Будучи уже тогда квалифицированными шахматистами, мы с Юрой, будущим гроссмейстером, не дали себе труда прикинуть, сколько же месяцев может продлиться партия по переписке. Типичный случай юношеского оптимизма. Разок-другой за лето я держал в руках областную газету. Там писали о местных врагах народа и другие малоинтересные тогда мне вещи.
Павлуха же быстро нашел себе компанию. Это были трое местных ребятишек – один побольше, средний и маленький, которого они называли Клычин, по фамилии. Этот квартет обычно сопровождал большой лохматый
Типичная картинка утром: Павлуха сидит у окна на втором этаже. Ждет появления дружины. Они прибегают в сопровождении Бояна и дружно кричат: «Повлин, пойдем купатьсо!». Павлуха ждет повторного приглашения, а потом бежит вниз, на улицу, чтобы возглавить ватагу. Место у окна занимаю я. А шпингалеты исполняют специально для меня песенку: «Товарищи матросы / Курили папиросы / Товарищ капитан / Окурки подбирал!».
У Павлухи слуха нет, у его друзей тоже не заметно. Родители Павлухи как-то попытались учить его играть на скрипке. Увы…
Простенькая песенка почему-то задевает меня. Злобные пигмеи замечают это и поддают жару. Молчит только Боян. Он смирно сидит, вывесив набок здоровенный красный язык. Видно по всему, что сочувствует он не мне. «Повлин» дает отбой, и вся компания по росту, гуськом, бежит к воде. «Купатьсо». День далеко не жаркий, но Павлуха одет легко – черные сатиновые трусы, а на ногах почему-то носки. Трудно сказать, почему он так одет. Может, не хватило времени, чтобы обуться, а может быть, принципиально.
Кудрявые светлые золотистые волосы, белая, слегка покрасневшая от северного солнца кожа, упитанный, но подвижный, бежит Павлуха впереди по грязи от ночного дождика. За ним ребятня: меньше, меньше и, наконец, Клычин. Вот и Боян поднялся и побежал за друзьями. «Купатьсо». А вода в Сухоне очень прохладная, но ребята не ждут милостей от природы и непреклонно бегут.
Вечером у Павлухи поднимается температура. У него в раннем детстве что-то было с ухом, и ему сделали трепанацию черепа. Поэтому, наверно, и температура. Мерить он не хочет, и некоторое время сопротивляется своей тете. Но потом сдается. Утром температура снова нормальная, снова появляется компания с Бояном и все повторяется.
После обеда Павлуху ждут тяжелые времена. Диктант и тому подобное. Ему трудно, и он досадует. Как же не трудно, если он и в устной речи не придерживается правил. Говорит «укрючина», вместо уключина. «Тетя! Зачем вы меня попекаете!» – вместо упрекаете. Пароход «Сольвычегодск», периодически проплывающий по Сухоне, называет на заграничный манер «Сан-Вычегорск».
Когда урок доводит его до отчаяния, он начинает писать родителям письмо, требует своего возвращения в лоно семьи, к папе и маме. Понимая, что одного его не отпустят, пишет, что может уехать в Москву «с дядем Абрамом». Сестра замечает, что не с дядем, а с дядей, и Павлуха гневно рвет письмо…
Потом наступает мое футбольное время. Я собираю необходимые вещички в чемоданчик. Павлуха, прощая все обиды, везет меня на лодке на ту сторону Сухоны и провожает на стадион, с гордостью неся мой чемоданчик.
Покинули мы Междуреченск-Шуйск в конце августа вечером. Прощались с Сухоной в темноте. Пароходик плыл в Вологду.
Война застала Павлуху учеником девятого класса. Первого июля я собирал дома миску, кружку, ложку и другое, чтобы отправиться в институт, а оттуда, вместе с другими студентами, на Киевский вокзал – место сбора тысяч студентов, направляемых на рытье противотанковых рвов, эскарпов и т. д. Павлуха прибежал к нам домой попрощаться со мной. А третьего июля я увидел его в Сухиничах, куда медленно приполз эшелон. Оказалось, что и девятиклассники понадобились. Немцы наступали.
Павлуха рассказал мне, что в эшелоне он играл с ребятами
Позже еще раз встретились. Он увидел меня во время обеденного часа на берегу реки, который мы «эскарпировали». Он был худ и голоден, а у нашего так называемого отделения водились кое-какие продукты. На противоположном берегу, откуда была вероятность появления в недалеком будущем немецких танков, располагалась деревенька и, по моей инициативе, чем я гордился, мы изловчились вплавь доставлять горлачи с молоком, яйца и так далее. Это было жизненно важно, так как кормило нас начальство в этот период мало и плохо. Эту встречу Павел позднее вспоминал как светлый момент.
Павлуха окончил школу, подрос, похудел, окреп и воевал. Рассказывал, что форсировал Днепр два раза. Один раз туда, а потом «форсировал» обратно, вплавь под обстрелом. Дошел до Венгрии и уцелел. Вернулся и женился на своей однокласснице Вере. Вера стала учительницей русского языка и литературы. А Павлуха, скрытно от жены, исправлял в сочинениях ее учеников, которые она брала домой проверять, орфографические ошибки. Так он понимал свой долг перед угнетаемыми грамматикой.
Женился он на всю жизнь. Окончил институт и работал.
Маленький мальчик шел от Консерватории в сторону Никитских ворот и дальше, следя за трамваями. Он знал, что в Боткинской больнице лежит его мама. Давно. Иногда мимо проезжал трамвай нужного номера. Он шел долго. Денег на билет не было, а ехать зайцем он не решался.
Он спрашивал в больнице у многих людей, как найти ему маму, и узнал, наконец, что мама умерла. Отец это от мальчика скрывал.
Мальчика звали Женя. Скоро он пошел в школу, и я учился с ним в одном классе. У него появилась мачеха, семья жила в небольшой узкой и длинноватой комнате, в коммунальной квартире, в капитальном дореволюционном доме. На двери, ведущей в квартиру, много звонков. Однажды Женя показал мне дверь этажом ниже. Там было интересно написано, чьи звонки: Панин, Понин, Лунин, Шор. У Жени вообще был вкус к забавным вещам. Он сочинял веселые куплеты, бойко рисовал, непринужденно общался с мальчиками и девочками. О своих поэтических и художественных способностях был самого скромного мнения. Считал свои упражнения не более чем забавой. Он любил читать и делился с товарищами своими соображениями о прочитанном. От него я узнал, что есть такие ребята, которые любят в классе сидеть в уголке, не высовываться. А другие с удовольствием сидят на самом виду, посредине. Много лет спустя я услышал об интровертах и экстравертах. Казалось, что Женю не смущает внимание окружающих. Мальчишки на переменках любили возиться, бороться, но Женя в этом почти не участвовал. Учился он хорошо, на судьбу не жаловался. Его отца я видел один раз. Мне он показался мрачным. А мачеху не видел.
Окончив в 1939 году десятилетку, Женя решил поступить в военно-морское училище, чтобы обеспечивать себя самостоятельно. Это оказалось непросто. Нужно было сделать операцию по поводу грыжи, да еще при дальнозоркости суметь пройти глазника. Женя сумел сделать и то и другое, и уехал в Севастополь.
В 1946 году мы встретились в Риге. Я работал там после окончания института, а Женя сказал, что он сельский учитель. Это была шутка, потому что он был капитан-лейтенантом, отлично выглядевшем в красивой морской форме, украшенной несколькими боевыми орденами. Войну он служил на подводной лодке, а в момент встречи преподавал в военном училище что-то по штурманскому делу.