Не было ни гроша, да вдруг алтын
Шрифт:
Анна. Тяжелы мне эти деньги, душа моя; меня теперь никакое богатство не обрадует. Отвыкла я с ним и жить-то по-людски, убил и похоронил он меня заживо. Десять лет я сыта не была, так теперь за один день не поправишь. Бог с ними и с деньгами! Мы с тобой их разделим. А греха-то,
Настя. Тетенька, милая! (Громко.) Модест Григорьич! (Анне.) Не плачьте, божья воля, не плачьте! Ах! (Обнимает тетку.) Я живу, я живу! Не надо хоронить меня! Тетенька, милая!
Баклушин подходит и останавливается в молчании.
Елеся. Вот уж она теперь за благородного выскочит.
Епишкин. Похоже на то.
Фетинья. Ей хоть миллион дай, все-таки видом и амбицией она против моей Ларисы не выдет.
Лариса. Не только видом и амбицией, но и всем прочим супротив меня далеко.
Настя (Баклушину как бы с упреком). Вот вы тогда… А мы теперь богаты с тетенькой. Вот вы и знайте.
Баклушин. Откуда вам бог послал?
Настя. Мне вдруг наследство…
Епишкин. Дяденька их у меня в саду удавились. Ах! (Берется за голову.) А ведь
Баклушин. А кто такой ваш дяденька?
Настя. Да он… я не знаю… как это?
Петрович. Отставной подьячий, Крутицкий.
Баклушин. Крутицкий? Да ему-то я и должен.
Настя. Ему? Вот и отлично! Уж теперь вы нам должны, вот мы вас в тюрьму, и непременно.
Баклушин. А много он вам оставил?
Настя. Я не знаю. Говорят, сколько-то тысяч.
Епишкин. Чего тут: «сколько-то»; побольше двухсот будет.
Настя. Ну, вот сколько.
Баклушин. Позвольте за вами снова поволочиться.
Настя. Позволяю.
Мигачева. Стыдно такие деньги и брать-то.
Фетинья. Да ведь уж, матушка, что ни говори, а впрок они не пойдут.
Настя (смеясь). Да, правда ваша, я знаю, что мы с Модестом Григорьичем промотаем их скоро.
Анна. Уж лучше промотайте, чем беречь так, как твой дядя берег.
Настя. Как страшна мне казалась жизнь вчера вечером, и как радостна мне она теперь!
Анна. А вот, душа моя, несчастные люди, чтоб не гневить бога, чтоб не совсем отчаиваться, утешают себя пословицею, что «утро вечера мудренее», – которая иногда и сбывается.
1872