«Не чужие» и другие истории
Шрифт:
Старуха, похожая на мышку, вытянула морщинистую шею.
– Я ничего не понимаю! Так Валечка болен или нет?
– Да нет же, Наталья Петровна, с ним всё в порядке! – успокоила ее хозяйка дома. – Кушайте, прошу вас. Есть водка, есть вино. Скажи им, Валентин.
Толстяк растерянно моргал.
– Что за ерундистика! – громыхнул бас. – Даже я себе такого не позволяю… Стыдно, Валька, ты балбес!
– Нет, я понимаю, придумать рак, но зачем в такой неаппетитной форме? – продолжала недоумевать старушка.
С виноватым видом Валентин развел руками.
– А
– Я дам тебе телефон моего гастроэнтеролога, – предложила та.
– С кишками у него полный порядок, – пробормотал желчный Леонид. – А вот с совестью…
Шуберту почему-то было до слез стыдно за эту сцену, за клоунаду, которая окончилась глупо, так же, как и началась. За то, как быстро сдался Валентин. Пару часов назад, в кафе, его слова звучали искренней болью, а теперь он юродствовал и позволял посторонним потешаться над вещами, которые так много для него значили.
Напряженное молчание в комнате уже сменилось шумным говором, в котором слышался смех и возмущенные голоса. Гости наполняли свои тарелки. Старичок в шейном платке показывал Ниночке и двум другим гостям книгу, которую принес в подарок хозяйке – афоризмы о музыке и последние слова знаменитостей. Почти бесплотная Наталья Петровна, опершись о плечо Шуберта, заставила его присоединиться к этому кружку.
– Десять лет собирал материал, многое публикуется впервые. Было сложно найти издателя, но теперь я очень рад. Сотрудничаем. Есть планы. По крайней мере, не стыдно за свою работу.
– А какое самое забавное из предсмертных выражений? – спросила Ниночка. – Вы же помните, наверное? Скажите.
– Не знаю, как насчет забавного, всё же тема обязывает, – старичок завел глаза к потолку. – Но отличились многие. Людовик-Солнце кричал на придворных: «Чего вы ревете? Вы думали, я бессмертен?»
– А Моцарт? – спросила Наталья Петровна, явно неравнодушная к этой фигуре. – Найдите мне Амадея.
– Кстати, Малер звал перед смертью: «Моцарт! Моцарт!»
– Я где-то читала, что Чайковский кричал: «Надежда! Надежда!» – заявила Ниночка.
– Я точно буду кричать: «Анна, Анна»! – воскликнул Валентин, оказавшийся рядом с полной тарелкой в руках. Он сунул тарелку Шуберту. – Питайся и помни, художник должен быть голодным! Кстати, а что сказал перед смертью божественный Шуберт?
Старичок пролистнул страницы.
– Нет, это я не включил, там было как-то слишком мрачно… А вот императрица Елизавета, Петрова дщерь, напоследок всех лекарей перепугала, – старичок лукаво оглядел слушателей. – Поднялась на подушках и спросила грозно: «Я что же, всё еще жива?!»
– Весьма, весьма поучительное чтение, особенно в нашем возрасте, – заметила Наталья Петровна и тут же обратилась к Валентину: – Валечка, а вам штраф.
Этому фанту нужно загладить вину. Садитесь-ка за инструмент. У меня студентка пишет диссертацию по типам виртуозности, там вы представлены как выдающийся пример.
Басовитый бородач поддержал просьбу:
– Давай-ка,
– Необходимо, архиважно! – лукаво сощурился старичок. – Кантата в честь именинницы!
Анна подошла, сняла невидимую пушинку с пиджака мужа, погладила по плечу:
– Именинница просит.
Распахнули двери в соседнюю комнату, полупустую. Взглядам открылось бюро, заваленное нотами, несколько стульев, картина на стене и черный, сверкающий лаком рояль. Гости с бокалами потянулись занимать места. Многие продолжали оглядывать Шуберта с насмешливым любопытством.
Подняв крышку, Валентин тронул несколько клавиш, сел на стул с низкой спинкой, привычным движением расправил полы пиджака. Откашливаясь, объявил женским дискантом:
– По многочисленным просьбам трудящихся… Русская народная песня! – И забарабанил по клавишам, захрипел под Высоцкого: – Здравствуй, моя Аня, здравствуй, дорогая!.. Здравствуй, дорогая, и прощай…
Гости не оценили шутки, только Наталья Петровна, к которой Шуберт успел проникнуться симпатией, подпела дребезжащим голоском. Анна положила руки на плечи мужа.
– Достаточно на сегодня, хорошо?
Валентин откинулся на стуле.
– Хорошо, раз уже говорить за сокровенную немецкую духовность, я вам сыграю Шуберта… Он умер в тридцать лет, а эту вещицу, кажется, написал совсем молодым. Вы скажете: ширпотреб, рингтоны для мобильных. Но я люблю эту пьесу именно за ее арийскую сентиментальность. Это скорее колыбельная, чем серенада. Любовный плач плечистого гестаповца над окровавленным телом еврейского мальчишки. Весьма возбуждает… Итак.
Шуберт снова почувствовал, как запылали его щеки и уши. Звук фортепьяно отвлек внимание гостей, и он смог незаметно пробраться к двери. Ему хотелось курить, но он боялся, что Валентин заметит его исчезновение, и не решился выйти.
Он не особенно любил классическую музыку, но постепенно его захватил незамысловатый мотив, серебристый, журчащий. Почему-то вспомнилось детство, лето, душистое разнотравье на пустыре за центральным рынком, где он бродил, отыскивая среди лопухов стреляные гильзы. Из сегодняшнего дня та жизнь, полная солнца, родительской любви и ожидания счастья, казалась идиллией, завораживающей и эфемерной, какой никогда не была на самом деле. Но в зеркале воспоминаний прошлое казалось лучезарным, а настоящая его жизнь, захватанная чужими пальцами, словно стакан в распивочной, вызывала лишь чувство неисцелимого стыда.
Валентин Сергеевич за роялем был совсем не похож на того человека, с которым Шуберт провел эту ночь. Лицо сделалось сосредоточенным и замкнутым, руки двигались со скупой снайперской точностью. Мелодия текла из-под его пальцев, переливаясь, как блики света на поверхности воды. И Шуберт вдруг отчетливо осознал, что только по случайности попал в волшебную страну, где струится поток забвения, и скоро должен будет навсегда ее покинуть. Ошеломленный, он почувствовал, как слезы подступают к горлу. Затем наступила тишина.