Не дразните Бультерьера
Шрифт:
Прямо по курсу новенький “Рено”. Как утверждала реклама в последний год правления Ельцина – “машина для этой жизни”.
Включаю внешние громкоговорители, подношу микрофон к губам:
– Водитель “Рено”, прижмитесь к обочине, остановитесь!
Водила в “Рено” один, я хорошо вижу сквозь заднее стеклышко его лысую голову со скудной растительностью ближе к шее.
– Гоголь, как тормозну, вылези и бережно, но быстро кантуй лоха.
– Сделаю...
– Бережно, усек?
– Сбацаю в элементе, будь спок.
Богатенький лох в “Рено”, как и было ведено, съехал на
Гоголь, надо отдать ему должное, сработал на пятерку с плюсом выпорхнул из салона, пяток секунд голый торс уголовника резко контрастировал на общем зимнем фоне, на шестой секунде мой подельник исчез во взятой на абордаж иномарке. Дверцы и нашей и захваченной машины Гоголь предусмотрительно оставил слегка приоткрытыми, чтобы мне было ловчее повторить его молниеносное перемещение. Похоже, есть у кривоносого опыт разбоя на больших автомобильных дорогах.
Кручу руль, сдаю машину назад, разворачиваю милицейский автомобиль поперек шоссе и с автоматом в руках выскакиваю из тепла салона.
Встречный грузовик резко тормозит, пытается объехать перегородивший трассу “мерс” с мигалкой на крыше. Ни фига у шофера грузового монстра не получается. Правое переднее колесо грузовика повисает над кюветом, полный чего-то тяжелого кузов спасает труженика автодорог от падения в придорожную траншею.
Тормозит и “жигуленок”, что тащился сзади. За “жигуленком” бибикает микроавтобус, за микроавтобусом визжат еще чьи-то шины.
В два прыжка оказываюсь рядом с “Рено”, два человеческих тела в “машине для этой жизни” разместились так, что водительское кресло свободно. Прыгаю за руль. “Рено” трогается с места. Слегка разворачиваю машину боком к только что покинутой милицейской тачке. Правой рукой держусь за руль, левой за автомат. Автоматным стволом пихаю незапертую дверцу, она распахивается, и я стреляю. Мечтаю попасть в бензобак, но мажу. В ментовском “мерсе” трещат стекла, шипят пробитые шины, очередь внезапно обрывается, кончились патроны. Бросаю автомат на асфальт, обеими руками кручу руль вправо, хлопает закрывающаяся по инерции дверца. Скорость сорок, шестьдесят, сто, сто сорок, сто шестьдесят. Догоняю бежевый “Москвич”, иду на обгон. Слева притормаживают встречные машины – моими стараниями на шоссе образовалась пробка. Жалко, не удалось прострелить бензобак, однако и так нормально, “сойдет для сельской местности” – как принято говорить в подобных случаях...
Лох, владелец “Рено”, сидит справа от меня. Гоголь забрался на заднее сиденье. Лох в распахнутом длиннополом пальто, в пиджака, светлой рубашке, при галстуке и при длинном нежно-кремового цвета пижонском шарфе. Гоголь придумал использовать шарф в качестве удавки.
Кремовая шерсть сдавила шею лоха. Гоголь щадяще регулирует натяг петли так, чтобы автовладелец не задохнулся и в то же время, чтобы ни о чем другом, кроме глотка кислорода, не мечтал, болезный.
Под глазом у лохонувшегося лысого барина зреет фингал, из разбитой губы сочится кровь, он вцепился всеми десятью пальцами в шерсть шарфа, покраснел в тон удавке,
– Братишка, дай барину дыхнуть как следует, – командую я, слегка увеличивая, скорость.
Натяжение шарфа-петли ослабевает, получив возможность говорить, барин лепечет торопливо, сглатывая отдельные буквы:
– Я ве...ну долг... пере...айте Ва...иму Борисовичу, я все ве...ну... че...ез не...елю, все до ко...ейки...
– Не врубаюсь? – перебивает Гоголь. – Какой...
– Ша! – вклиниваюсь я. – Ша, братишка! А ты, барин, правильно скумекал! Мы от Вадима Борисовича. Папику Вадику надоели твои обещания. Борисыч велел для начала раздеть тебя и бросить в лесу. Долги надо платить, барин.
– Я зап...ачу, все, че...ез...
– Завтра заплатишь! Усек?
– Да, да... а, завт... а, ‘ ав... та...
Конечно же, когда лох немного придет в себя, то сразу сообразит, что ошибся, и двое экзотически одетых, точнее – экзотически раздетых разбойников из милицейского “Мерседеса” вовсе не подосланы его кредитором Вадимом Борисовичем. Нам просто повезло напороться на укрывающегося от уплаты долгов лоха в иномарке. Впрочем, патологические должники в престижных автомобилях и модных пальто явление довольно обычное для современной России. Равно как и профессиональные вышибалы бессрочно одолженных крупных и не очень денежных сумм.
Эх, обидно, будь мы с Гоголем худо-бедно, но в зимних одежках, я бы рискнул развести одуревшего от страха перед неведомым Вадимом Борисовичем лоха и, глядишь, к вечеру был бы при солидных деньгах. Жаль, придется довольствоваться мелочью.
– Братик, глянь в карманах у барина есть чего?
– Я сам, с...м, все отда... В паль...о, в ка...мане бу...ажник...
Гоголь сноровисто нашарил упомянутый “бумажник”, раскрыл его и довольный доложил:
– В лопатнике двести... двести двадцать гринов и... И две... две тонны дерева с мелочугой.
Чему радуется урка? По сотне баксов и по штуке рублей на брата его обрадовали. Аж лучится счастьем, заулыбался, как дурак... М-да, господа, обнищал российский уголовный элемент, право слово – за державу обидно.
А может, я не прав? Может, второй российский президент так поприжал уголовников, что они уже и сотке баксов радуются? Тогда, пардон, тогда отрадно за державность. Да здравствует вертикаль власти, ура, товарищи!
Очень вовремя замечаю правый поворот на запорошенную снегом лесную дорожку. Сбрасываю скорость, кручу руль вправо, “Рено” царапает брюхом мерзлую землю, но едет по разбитой дороге чудо иноземное, прет не хуже трактора.
К счастью, лесная дорожка изрядно петляла, и, к превеликой моей радости, через минуту пахаря снежной целины марки “Рено” уже не увидят из проезжающих по шоссе автомобилей. Вопрос в том, сколько минут слалома по брюхо в белоснежных кристаллах спрессованных снежинок выдюжит “машина для этой жизни”?
– Братуха, – я оглянулся, подмигнул Гоголю, – пособи барину раздеться. Барин, ты, часом, не натурал?
– К...о? П...остите, кто я?
– Ты не нудист, часом, интересуюсь?
– Н...т, нет, я о...ам день...и...