Не гаси свет
Шрифт:
Космонавт повернулся на бок, оперся на локоть и посмотрел ей в глаза.
— Хочешь выйти за меня замуж?
— Что-о-о?! — изумилась женщина.
— Ты все прекрасно слышала, не придуривайся.
— Ты же только что развелся… Не терпится снова расстаться со свободой?
Фонтен рассмеялся.
— Я знаю, о чем ты думаешь… — Он напустил на себя серьезность, и вид у него стал очень комичный. — Чаще всего мужчины хранят верность в начале романа, а изменяют в конце. Так вот: я начал с конца.
— И что это значит?
— Что ты вполне можешь рассчитывать на мою верность.
— Вполне?
— Ну,
— А вдруг перевесят оставшиеся два процента?
— Клянусь, что никогда не буду тебе врать и скрывать тоже ничего не стану.
— Для начала неплохо, но я не уверена, что этого достаточно. Ты вообще-то понимаешь, что выглядишь… оригиналом?
— Если хочешь обыденности, встречайся с бухгалтером… Ты не обязана соглашаться. Во всяком случае, сразу…
— Я тоже так думаю.
— Значит, ты мне отказываешь?
— Не угадал. Я выйду за тебя. Но только потому, что не обязана этого делать.
Этим утром его, как обычно, разбудила музыка. Малер. Печальная Песнь. Первый романс назывался Waldm"archen — «Лесная сказка». Сервас улыбнулся: он знает отличную сказку… В ней тоже говорится о лесе… Музыка зазвучала громче. Подарок дочери, которая теперь живет за океаном, в стране карибу, серых белок и курочек Шантеклер.
Мартен услышал вой полицейской сирены и рычание мопеда и на мгновение потерял ориентацию во времени и пространстве, не сразу узнав комнату, в которой лежал. Не казенную, в пансионе. Свою комнату. В своей квартире. Мужчина сел на своей кровати, потянулся и вспомнил, что у него, между прочим, есть работа, куда надо ходить, и стол, который его ждет. Он принял душ, оделся, выпил черный кофе и через четверть часа вышел из дома.
Сойдя с эскалатора метро, Сервас пересек эспланаду, направляясь к зданию с высоким кирпичным фасадом и прямоугольной фреской загадочного содержания над полукруглым входом. Солнце блестело на пыльной листве деревьев, росших вдоль Южного канала, мимо совершали пробежку спортсмены во флуоресцирующих костюмах с наушниками в ушах… Вдоль бульвара ехали машины. Служащие комиссариата пристегивали велосипеды к решетке, поднимались по ступеням и исчезали за дверью. На опустевших набережных — «ночные бабочки» уже отправились отдыхать — происходила «приборка»: люди в комбинезонах собирали валявшиеся в кустах презервативы и иглы. Дилеры подсчитывали выручку, горожане спешили по делам… Это была партитура города, его каждодневная опера: хор машин и автобусов, ариозо часов пик, каденция слишком легко достающихся денег, лейтмотив преступлений…
Сервас чувствовал себя удивительно хорошо. Он знал эту музыку наизусть. Это был его город, его музыка. Ему была знакома каждая нота.
На его рабочем столе лежала папка.
Майор быстро прочел документы и пошел на парковку за служебной машиной. Выехав из Тулузы через северо-западное предместье, он почти час добирался по проселочным дорогам до большого дома в долине.
На траве за белой оградой стоял «Порше 911». На крыльцо с пиалой в руке вышла женщина. Джинсы, толстовка с капюшоном и тенниски на плоской подметке, короткая, «под мальчика», стрижка, лицо без косметики, узкие
— Хотите кофе? — спросила Кристина.
Полицейский улыбнулся и пошел следом за ней в дом.
Лео и Тома играли у бассейна, и мальчик звонко смеялся.
— Я достал то, что вы просили, — сказал Мартен.
Штайнмайер готовила кофе, стоя спиной к Сервасу, и повернулась к нему не сразу. Он увидел, как напряглись ее плечи.
— Вы были правы… — Сыщик подтолкнул к ней папку и вдруг вспомнил тот апрельский день, когда она «воскресла». Просто позвонила по телефону и сказала: «Я вернулась…» Они встретились в кафе, в центре города, и первый его вопрос был: «Где вы пропадали все это время?» Кристина ответила просто: «Сбежала… Мне нужно было выдохнуть, побыть одной… Я путешествовала…» Мартен не купился, но это не имело значения. Мила покончила жизнь самоубийством. Классический случай…
— Знаете, о чем я все время думаю? Совпадет ли голос женщины, звонившей в ту ночь в полицию, с голосом Милы Болсански? — задумчиво произнес полицейский, глядя хозяйке дома в глаза.
Она отреагировала мгновенно и совершенно спокойно:
— Думаете, это было убийство?
Сервас покачал головой.
— Судебный медик на сто процентов уверен, что Мила сама вскрыла себе вены. Тем не менее я считаю, что некто, пожелавший остаться неизвестным, обнаружил её мертвой в ванне и сделал звонок, выдав себя за покойницу… Думаю, некто поступил так из-за ребенка: одному богу известно, что с ним могло случиться, если бы не звонок в полицию. И я почти уверен, что это сделала женщина…
Мартен посмотрел Кристине в глаза, но она научилась хорошо скрывать свои чувства, и он перевел разговор на другую тему.
— Перед кремацией вашей сестры было сделано вскрытие. Вы не ошиблись: она была беременна. Никто не пытался выяснить личность отца: несмотря на самоубийство, уголовное расследование не проводилось. В те годы анализ ДНК делали крайне редко. Зародыш сгорел в печи вместе с матерью…
— Известно, кто распорядился о кремации? — спросила Штайнмайер.
— Да. — Сыщик протянул ей листок. — Это было в деле.
Разрешение на кремацию. Женщина взяла его в руки и прочла:
Учитывая просьбу лица, наделенного правом устроения похорон, принимая во внимание решение Прокурора Республики при Тулузском суде высшей инстанции, разрешаю провести процедуру кремации.
Она дважды перечитала фамилии — отца и того самого врача, на которого напала в двенадцать лет, их семейного врача.
— Спасибо, — ответила Кристина.
Собеседник передал ей следующий документ:
— Это касается мадемуазель Болсански. Сожгите, как только прочтете.
— Зачем?
— Читайте.
Штайнмайер прочла — и оцепенела.
— Почему вы…
— Потому что не понимаю, что это значит, а дело закрыто.
— Спасибо еще раз…
Мартен пожал плечами и пошел к двери.
В руках у Кристины была выдержка из полицейского отчета: в яме за домом Милы Болсански были найдены образцы не одной ДНК, а двух. Первая принадлежала Маркусу, вторая — Кристине Штайнмайер…