[Не]глиняные
Шрифт:
Пой для своих, заграничных, стальных и хрустальных фей.
А Веничка с Блоком встретят совсем не ту, –
Таинственную, как высадка на Луну, шёлковую красоту –
В тамбуре поезда, идущего через года.
Пой, Крис, «Midnight in Moscow», мы все не туда.
Мы будем в городе Че, в распивочной «Русский квас».
К полуночи, может и раньше, перевербуют вас.
И никаких K.G.B., лишь пиво да пирожки,
Да дальнобойщики, да бывшие балерины, да литкружки,
Да
Пой, пой: «Here is my native town», Джеймс.
Подпевай ему, Крис.
«Оппортьюнити»
Толком не разобрать –
То ли жуки шалят,
Папорот ли цветёт
Или приборы устали.
Вышвырнул счётчик миль,
Снёс батарею в утиль –
Здесь без того кисель
И молоко местами.
Но Хьюстон (без Хью – никуды)
Просит и просит воды
Или хотя бы льда.
(Лёд здесь – по вёдрам с виски.)
Лет через много найдут
Залежи чудо-руд,
Плюнут на воду и
Поприлетают быстро.
Ну ты-то увидишь вряд,
Потому что металлы горят,
Структуры тонкие тож,
Грубые – чуть подольше.
Отбой, хватит лакать
Пенки из молока,
Время оставить тлен
NASAвской плоти/мощи.
И только – глядеть закат,
Слушать Хьюстона мат,
Передавать одну,
Пе-ре-да-вать од-ну,
Всё ту же одну картинку.
Все ту же одну картинку.
все ту же одну картинку:
все ту же одну картинку
моря пустынный вид
яхта, на яхте вы
с богом и элвисом и
гагариным юрой в обнимку
«Когда пьёшь и спишь…»
Когда пьёшь и спишь про зелёные снеги…
Когда говоришь про последние бреги…
В провалах деревьев скитается взгляд. Лишь
Когда утомленные легкие г(л)адишь
Затяжкой, сужается поле на камне.
Он канет, по логике каменной, канем
И мы в это нечто за гранью балкона.
Привет, моя Хэри! Солярис бездонен,
И шепчет и шепчет, вселенную выев,
Каких не бывает, такие кривые,
Каких не бывает, такие осколки
Галактик с последней, затерянной полки
Меж болью, любовью и Альфой Омеги.
Мы канем, чтоб выплавить ся в обереги
Для новой вселенной на вечные веки –
В деревьев провалы – зелёные снеги.
«Мир –
Мир – лежащий меж строк полуистины парк.
Где-то около ловит форель папа Хэм.
Как и ныне ещё, не дочитан Ремарк,
И киоск по пути – зарешёчен и нем.
Синий сумрак веранды детсада внутри.
Синий ветер в заброшенном городе Че.
Потерявший Париж, Нотр-Дам де Пари –
Засыпает всем многоязычьем свечей.
Засыпают совдемоны, самоконтроль,
Засыпают трамваи в холодных депо.
Ночь светла – достаёт из-за пазухи роль,
По которой всё по… и реально всё по…
Собираю один полувнятный сюжет,
А киоск по пути – зарешёчен и нем.
Где-то возле заснеженных спин гаражей
Догоняется водкой палёною Хэм.
Где-то возле – помянутых до – гаражей
Копошится над битой «копейкой» Ремарк.
Ночь светла, и божественна мысль неглиже,
Ночь светла запалённым костром Жанны Д'Арк.
Ночь светла, в круге равных мерцает ноль пять.
Убывает ноль пять, как осколок луны.
Элизейская пустынь. Походная кладь –
Чуть на дне, унесёт из горчащей страны.
Собираю в один полувнятный сюжет,
Как всё было задумано явно не мной.
Мир – непаханным полем, а я – по меже,
Многокосноязычный, иду стороной.
Ни огня и ни хаты чернеющей – вдоль,
Ни разметки, ни знаков дорожных на ней.
Ни отсель не пройти, не сказать ниотколь,
Что мерещится, тускло мерцает на дне.
Остаётся глядеться в межзвёздную гать,
В многокосноязычье не сомкнутых клемм…
Здесь бы штилем высоким высоко солгать…
Но киоск по пути – зарешёчен и нем.
Камни
Камни имеют форму объединяться.
Камни имеют твёрдость объединяться.
Камни имеют волю объединяться.
Камни имеют храмы объединяться,
Тюрьмы, бордели, больницы, апостола в святцах,
В нишах с ключами, в сети вплетавшего наверняка
Грузилом – несортовые из братии.
Лучшие – становились белою кожей.
Лучшие выбирали лучшие в боги.
Конец ознакомительного фрагмента.