Не говори маме

Рязанцева Наталия Борисовна

— Ну например?

— Мне кажется неверным считать количество разводов показателем неблагополучия в обществе. Лучше подсчитать количество браков, без которых можно было бы обойтись. Думаю, три четверти браков заключаются отнюдь не на небесах, а по причинам вздорным, атавистическим. Сходить замуж, испытать это. Но чаще к этому примешивается проблема зависимости — от родителей, жилья, денег, желание самоутвердиться. Бывает брак-месть, брак-вызов, брак-утопия: начать новую жизнь. С понедельника.

— Но, между прочим, на сознательный выбор женщиной формы ее личной жизни давит тысячелетний пласт общественного мнения. Во все времена считалось, что жизнь женщины состоялась, если у нее муж, дети, семья.

— Однако обычная форма семьи не для всех. И это естественно. В прошлом были социальные институты для одиноких женщин, скажем,

или монастырь, или публичный дом (эту профессию, я уверена, выбирают все-таки по призванию, по желанию, а не из страсти к деньгам), или существование при большой семье в качестве экономки, воспитательницы. Теперь эти рельсы разрушены, барьеры сметены. Свобода выбора или ее иллюзия дает огромные нагрузки на психику, человек шарахается из крайности в крайность. А без религии — еще страшнее страх одиночества. Так вот вместо того, чтобы подумать — а нужно ли мне было вступать в брак? — человек клянет все на свете и ищет причины в другом. Конечно, я не имею права и не хочу винить женщин. Они часто бывают приперты к стенке социальными условиями, общественным мнением, а потом сами загоняют себя в угол и ищут справедливости там, где ее и быть не может: когда на маленькую, компромиссную, кривобокую любовь наваливается вся сложность современного существования семьи.

При всем многообразии современных разладов половина их упирается в жилье: некуда разойтись, хотя бы на время. Очень коммунальная у нас жизнь, и психология коммунальная. Величайшая из свобод — свобода от общения — многим недоступна и непонятна. Я не религиозна, но две драгоценный вещи, утраченные вместе с религией, хочу назвать. Человек с Богом никогда не одинок, он всегда вдвоем. И второе — религиозный человек всегда помнит, что тот, кто рядом с ним, не принадлежит ему целиком, он сначала принадлежит Богу, а потом уж ему. А почему я рискую напомнить эти хорошо забытые вещи — потому что личная жизнь женщины сегодня та же, что и десять, и двадцать лет назад. Будто ничего не изменилось. Женщины по-прежнему все беды свои и надежды соотносят только с семейным жребием.

— О чем говорит эта неизменность? Хорошо это или плохо?

— Не знаю. Раньше бы сказала: что ж они так все заклинились, зациклились? А теперь думаю по-другому, вижу в этом женском микромире твердыню и опору, связь времен.

— Под влиянием феминизма?

— Да, не без этого. Я, очевидно, всегда была феминисткой, но об этом не знала. С тех пор как мы перестали дичиться Запада, нам открылся заодно и феминизм, который был у нас предметом шуток как борьба за женское равноправие: ведь мы такие опытные — за что боролись, на то и напоролись. На самом деле феминизм — это не политическое течение, там только на поверхности борьба за права и против сексизма (слово, аналогичное «расизму», означает дискриминацию по половому признаку: «женщина, но умная» все равно, что «еврей, но хороший» или «женщина играет огромную роль в жизни человека»). Разумеется, мы всегда знали, что живем при патриархате, язык и искусство бессознательно отражают доминирующую роль мужчины в этой цивилизации. Но что это за цивилизация, где «первым делом, первым делом, самолеты, ну а девушки, а девушки потом»? И может ли быть — говоря «их» языком — патриархат с человеческим лицом?

Феминизм забил тревогу на пике совершенства мужской цивилизации. Ядерное противостояние, под которым мы все ходим, заставило вспомнить, что история написана мужчинами про мужчин — история войн и революций, драк и разрушений. Кстати, самым «феминистским» произведением в литературе и в кино я считаю пьесу А. Вампилова «Прошлым летом в Чулимске» и поставленный по ней фильм Г. Панфилова «Валентина», где на жизни маленького поселка видно все, что происходило со всеми нами. Помните: мужчины передрались, перестрелялись и все время ломают калитку, а женщина — жертва, страдает и все время чинит калитку, безмолвно чинит и чинит…

— Многие считают, что мужчины природно агрессивны. Двухлетние мальчики уже выясняют отношения на кулачках.

— В том-то и вопрос: природно ли это? Есть разные догадки, уйма профессиональной литературы, а я не психолог. Важность феминизма я вижу в том, что он пытается обстоятельно, с разных сторон подвергнуть анализу, так сказать, ревизии основы мужской цивилизации, ее военно-спортивную сущность. Известный австрийский зоолог и антрополог Конрад Лоренц в своей работе «Восемь смертных грехов цивилизованного человечества», которая написана двадцать лет назад, а опубликована у нас только в этом году в журнале «Знание — сила», делает такой вывод: «Но зачем нужны человечеству безмерный рост численности, безумная конкуренция, все более страшное оружие и т.

д.? При внимательном исследовании оказывается, что все эти явления представляют собой нарушения механизмов поведения, которые некогда были необходимы для сохранения вида. Все эти явления — патология». В этой патологической цивилизации феминизм был всегда. Как оппозиция к позиции грубой силы. Всегда так или иначе проявлялась борьба полов. Одно только противостояние дано нам действительно от природы и навек: два пола. Как условие продолжения рода. А еще чего? Расы смешиваются, деформируются этносы и границы, а секс разделил мир пополам навсегда. На что еще годится этот универсальный мотор, если мы в отличие от животных способны поверять его разумом? К этим вопросам, детским и философским, что, впрочем, одно и то же, возвращает нас феминизм.

— Кажется, сегодня мы их не решим. Поговорим лучше о том, что изменилось в нашей стране, насквозь милитаризованной. И изменилось ли?

— По-моему, лед тронулся. Лет пять назад в интервью для радио я позволила себе фразу: «Лучше кружева, чем ракеты». И сама испугалась, потому что журналистка аж поперхнулась и выключила диктофон. А всего-то-навсего мы говорили про женщин в кино, про то, как нас вечно подозревали в мелкотемье, мол, мы «кружева плетем». Я и сказала: «Лучше кружева, чем ракеты». Но какая это была крамола! А сегодня молодым даже непонятен вопрос: мол, в чем же крамола, кружева лучше — это ясно, как мир! Но еще урчит ползала на российском съезде, когда депутат Нелли Якименко в последний момент своего блистательного выступления встала и сказала: строительство одного авианосца стоит больше, чем весь наш годовой бюджет здравоохранения! Но другие ползала ей аплодировали, кто-то даже руку поцеловал. Раньше я назвала бы ее мужественной женщиной, но теперь ловлю себя на слове — что за пережиток сексизма? Я же не скажу в похвалу — «женственный мужчина»… Конечно, еще достаточно военных и политиков, которые не слышат этой тревоги, потому что они вообще слышат только то, что им в данный момент выгодно. И все-таки лед тронулся. Потому что поумнело молодое поколение появился другой строй мысли. И это во многом благодаря женщинам, суждения, разговоры которых дети слышали с малолетства.

— Но ведь сейчас женщины во всем участвуют — в политике, публицистике, объединяются в клубы и ассоциации. Вместо «кротких и терпеливых» мы все чаще видим громких и агрессивных. Появилось много женщин, которых П. Логинова в «Литературке» назвала ПЖП — «пожилая женщина с плакатом»…

— Остроумно, конечно, но мне не нравится такое остроумие. Напоминает ППЖ — я услышала ребенком эту веселую аббревиатуру — «походно-полевая жена», и помню, мне чуть дурно не стало от несправедливости и пошлости. Разумеется, в сексуальных отношениях я не понимала ничего, но, может быть, я и стала тогда феминисткой в пику ерничеству. Я всегда была за ППЖ. Помните Нину Ургант в «Белорусском вокзале»? Или у Симонова? «Но живет еще где-то женщина, что звалась фронтовой женой, не завещано, не обещано ничего только ей одной»… Нет, это не имеет отношения к нынешним митингам, хотя какая-то связь есть. Пожилые женщины, теснящиеся в толпе, вызывают комок в горле — независимо от содержания плакатов. Но про политику мы сегодня не будем. Для женщин этот спорт пока малодоступен. Конечно, я за неравенство, за равноправие в неравенстве. Вот как это осуществить?

Следующее поколение, быть может, найдет свои формы участия женщин в политике. Если будем живы… Нервы у женщин все-таки слабее, даже у «сильного типа нервной системы». Большинство женщин как раз по этой причине чуждаются политики. И правильно делают. Убеждена: женщины живут в более глубоком мире. Каждая мыслит себя, во-первых, внутри своего микромира: дом, дети и те, кого знаешь; затем внутри всего Космоса, от которого зависишь, от Земли, от которой зависишь… То есть для нее есть масса вещей, от которых она гораздо больше зависит. Она отвечает за себя, за ребенка — за этот личный, обозримый мир. За свою синицу в руке. А там журавль в небе и почти никакой ответственности… Нет, это сладкое слово «свобода» — не для женщин, мы-то знаем, что мы зависим от всего, и там политика на десятом месте, в этом глубоком мире.

Примерка женской логики на мужскую политику

Эдакий экзистенциализм в юбке!

Из рецензии П. Басинского на книгу новой женской прозы «Не помнящая зла»

В книге З. Фрейда «Тотем и табу» есть описание одного древнего племени, исполнявшего такой ритуал: головы побежденных врагов они приносили в свое стойбище, украшали их, ставили перед ними еду, кланялись и просили прощенья — мол, извини, друг, я не мог тебя не убить, так надо было, сам понимаешь.