Не измени себе
Шрифт:
Колец у меня не было. Я принялся мастерить их из дуг, скручивая гайками.
Наблюдая за мной, тетя Дуся усмехнулась:
— Что ж ты без штанов, озябнешь.
Когда я надел брюки, хозяйка стала мне помогать. Мы провозились с ней до утра. Тетя Дуся оказалась женщиной смекалистой — по ходу работы она дала мне кучу дельных советов.
Наконец аппарат был готов. Отломки в нем чуть-чуть шевелились, но это уже шло от несовершенства нашего доморощенного изготовления. Главное — идея приняла реальную и наглядную форму. Оставалась доработка отдельных деталей.
Тетя Дуся ушла спать.
Я сидел
Сейчас я ощущал только неудовлетворенность. Я ясно видел будущее своего изобретения и всю перспективу его дальнейшего усовершенствования.
Лопата, распиленная, стиснутая со всех сторон железом, уже казалась мне чем-то давно пройденным.
Часть вторая
БУСЛАЕВ
Вернувшись с Римской олимпиады в Москву, я понял, что серебряная медаль — совсем не позор.
Вокруг меня сразу установилась приподнятая атмосфера. Мое имя, фотографии замелькали в газетах в журналах. Окружающие стали посматривать на меня с уважением, а однажды на улице я услышал:
— Буслаев. Смотри, Буслаев!
Обернувшись, я увидел двух парней. Они удивленно разглядывали меня, точно какую-то диковинку.
Позже я понял: самое опасное из всех человеческих заблуждений это ощущение своей исключительности. Прежде всего оно деморализует тебя как личность.
Со дня приезда в течение месяца меня трижды пригласили выступить ва радио и дважды по телевидению. Мне это нравилось, выступал я с удовольствием.
Говорил я, как правило, гладкий, заранее составленный текст, который мне любезно предлагали организаторы передачи. Я видел, что слова моего выступления шаблонны, стерты, откровенно скучны, но все же произносил их. Я искренне считал, что так заведено, так положено, а хорошо ли это или плохо, здесь уж не мне решать.
Теперь-то я знаю, что иных ретивых журналистов мало заботит, как выглядит известный спортсмен в их статьях. Стремясь дать людям пример для подражания, они преподносят им не реального человека с его сомнениями, недостатками, сложной душевной жизнью, а некий безликий монументальный образ. Из их статей встает блистательный герой, цельный, волевой, никогда не ведающий страха, не чета всем обыкновенным смертным. Взойдя на пьедестал, герой сразу отчуждается от простых людей. В силу исключительных достоинств, которыми так усердно его наделяют, он превращается в безжизненную абстракцию и перестает быть интересен. Он уже недосягаем — у него нет ни одного недостатка, которые его как-то сближали бы с обыкновенными людьми.
Примерно то же самое происходило и со мной.
Меня подавали эдаким целеустремленным бодрячком, чуть ли не с рождения обладающим прыгучестью, волей, безупречными моральными качествами и даже тактическим умом. Никто не написал, что в спорт я пришел хилым подростком, лишь только для того, чтобы стать сильным, хотя в беседах с газетчиками я не скрывал этого. Но самое удивительное заключалось в том, что сам я принялся рассказывать о себе так же, как расписали журналисты о молодом призере Олимпийских игр Буслаеве.
С
В общем, вразумительного ответа я не находил да и, если говорить честно, особенно не задумывался над ним. Куда приятней было безотчетно ощущать свой успех.
От студенческого спортобщества «Буревестник» мне дали однокомнатную квартиру. Она являлась своеобразным перевалочным пунктом. В ней жили именитые спортсмены общества до тех пор, пока они не получали постоянное жилье.
Теперь настала моя очередь.
Квартира была с облупленными стенами, с потеками на потолках, неприбранная. Из мебели — один потертый стол, полуразвалившийся стул и скрипучая тахта. Как и всем прежним обитателям этой квартиры, одежду мне приходилось складывать на полу, предварительно подстелив развернутую газету. И все же это было лучше, чем общежитие. Прежде всего тем, что собственная комната придавала мне ощущение независимости и самостоятельности.
Но что интересно, многих моих знакомых и друзей мое убогое жилье не смущало. Напротив, они находили в этой убогости нечто занятное и даже романтическое. А одна восторженная поклонница заявил а:
— Уникально! Настоящий вызов мещанскому уюту!
Я думаю, что вряд ли бы она выразила такой восторг по поводу моего жилища, если бы она не приехала туда прямо из ресторана на такси.
Я помалкивал. Самому мне эта квартира обрыдла на второй день.
Иногда, пытаясь понять, что же все-таки произошло в моей жизни, я удивленно задумывался:
«Ведь ничего не изменилось! Ровно год назад я был точно таким же человеком, что и сейчас. Так же выглядел, думал, разговаривал, чувствовал, однако ни одна из моих новых подруг в то время не обратила бы на меня ин малейшего внимания».
Позже меня откровенно стала раздражать часть восторженных поклонников, которая тупо почитала не самих людей — это их как раз мало интересовало, — а лишь их профессиональную принадлежность к какой-либо эффектной деятельности — чемпион, режиссер, скульптор, дипломат, профессор… вот что возбуждало умы этих людей. Они жили пустой, вымышленной жизнью и, странное дело, испытывали от нее удовлетворение.
Спустя месяц после приезда с Олимпийских игр Скачков жестко предупредил меня:
— Сгоришь, как спичка! Через год как на спортсмене на тебе можно ставить крест.
Я мигом все вспомнил: кургузое пальтишко, стоптанные башмаки, общежитие жиркомбината, свои честолюбивые замыслы, и понял — пора кончать заниматься чепухой и возвращаться в прыжковый сектор.
Тренер добавил:
— Куй железо, пока горячо! Ты сейчас на подъеме. Потерять форму, уверенность перед высотой — это все равно что вместо мусора самого себя выбросить на помойку.
Я прогнал всех, остался один, вымыл в квартире пол, купил меду, кефиру, творогу и зажил прежней жизнью.
Закрепив технику прыжка, я по совету Скачкова вновь приналег на штангу. Без дополнительной физической силы приступать к штурму предельных высот было бессмысленно.