Не много ли для одной?
Шрифт:
В Красноярске сидели часа три. Народу уйма, но нас отправили. Пока я сидела, все передумала. Может, он из-за подружки себя угробил. Он писал дневник и прятал под постель, а я читала его. Он писал: „Если Надя мне изменит, я жить не буду“. Тогда Надя вышла замуж. Мы боялись ему написать, а племянница Тамара Федькина сразу написала ему. Когда я стала его утешать: мол, в жизни все бывает и, может, Надя не дождет его, он мне ответил: „Мамулечка, родная, я давно все знаю, но я ей могу пожелать побольше иметь короедов и счастья в жизни“. Похвалил Тамару за то, что она одна не побоялась сказать правду. А вы, мол, с другом Володей умалчивали да
Я подумала: если это самоубийство, я не стану его жалеть. А все это было от уколов: они мне наставили уколов и пить что-то давали.
Объявили посадку на Борзянской, мы пошли. Прилетели на аэродром Борзя-2. Спросили, куда нам идти, чтоб попасть в военную часть. Нам показали. Володя спросил, где найти кого. Боец пошел и вернулся с майором. Познакомились, он провел нас в свободную комнату. Сразу объяснил, что Толя в морге за сорок километров. Привезут завтра и хоронить будут завтра.
Я ревела, слушая их разговор. Потом спросила: „Скажите, это не самоубийство?“ Майор, не задумываясь, ответил: „Нет, мамаша, это несчастный случай“. Оказывается, упал подъемный кран, на котором работал Толяша. Они с Володей ушли, а я представила себе гроб с моей кровиночкой. Упала я на койку, уткнулась лицом в подушку и шепчу: „Толенька, радость ты моя, да где же ты лежишь, мой ненаглядушка?“ Заскрипела дверь, вошла жена майора Маша. Я села, она уговаривает: надо брать себя в руки. Хоть убейся, а его не поднять. Она говорила, а я молчала, слезы текли не унимаясь.
Маша ушла, пришел Володя, и Беец, ужин принес. Я говорю: „Не хочу“. Володя говорит: „Вы не будете есть, и я не притронусь“. Делать нечего, знаю, что с десяти утра у нас с ним во рту ничего не было. Маленько поели, я говорю: „Володя, повезем в Кемерово“.
А жара стояла безбожная. Сын сел ко мне, положил руку на плечо: „Зачем же? Жарко“. Я согласилась.
Назавтра привезли Толика уже в гробу. Поставили в клуб и только тогда позвали нас. Стоял почетный караул. Володя обнял меня, уговаривает: „Крепись, мама“.
Да где же взять этой крепости? Сыночка ты моя родненькая! Да куда же ты собрался-то? Да что же ты мамулечку не встречаешь? И за что же ты так разобиделся? Ох, сковала тебя смерть лиха, обняла моего сокола. Сбылися песни твои грустные. Как же я боялась потерять тебя! Забрала тебя бабулечка. Она во сне мне сказала, а я думала — забудет про обещанное. И вот она взяла тебя. Меня нисколько не пожалели. Только что расцвел во весь свой цвет — и сорвали, в землю бросили. Да кого же я встречать буду? Как же я жить должна, родной ты мой? Почему же жизнь такая не справедливая?»
Ко мне подошли майор и Володя, отвели от гроба. Я реву, они держат.
Бойцы вывели гроб, поставили на табуретки. Кто оставался здесь, попрощались. Музыка заиграла. Бойцы подняли гроб и понесли. Мы с Володей шли за гробом с одной стороны, со второй — Маша, жена майора. Прошли селение, машина остановилась. Мы с Володей сели к гробу, Я ревела не смолкая. Просила, чтоб он хоть пальчиком пошевелил. Вспомнила, что он меня на руках носил. Сыночка милый, куда же тебя везут? Сколько много у тебя друзей. Никогда ты не молчал средь нас, а сейчас никто не мил тебе. Почему же сердце терпит, ведь ему давно разорваться надо бы.
Поехали в часть. Помыли руки и в столовой сделали поминки. Бойцам по сто граммов, Володе — двести. Майор встал со словами: «Бойцам пить спиртное запрещено, но в настоящее время эти сто грамм вас не опьянят. Вы видели,
Все выпили, стали есть, а у меня комок в горле. Маша заставила меня выпить, она знала, что мы с вечера ничего не ели. Она говорила что надо себя поберечь ради оставшегося сына.
Чтоб занять себя дома делом, я попросила Масленцова: «Ты ездишь за поросятами. Привези мне двух». Он привез трех по пять рублей. Два ничего, третий запоносил. Потом его припадком бить стало.
Я попросила Витю Швекова, чтоб заколол. Он с испугом: «Что вы, тетя Шура, я в жизни не колол». Я говорю: «Поросеночек месячный и так мучается». Он пришел, поглядел и засмеялся: «Я-то думал, здесь боров, а здесь мышонок». Он поросенка заколол, я обделала. Потом суп сварила. Два другие стали расти хорошо. У меня забота появилась.
Вырастила я их и увезла мясо Володе. Носила мясо старичкам Крекеевым, Тарасовой старушке, Гутниковой старушке. Дома наготовлю что-нибудь вкусненькое и жду: хоть бы кто пришел, чтоб мне угостить.
К Степану мы отправились всей семьей. На грузовой автомашине. Василий взял путевку. И вот едем: Василий, Тамара, Валера Масленцовы, я, Володя, Мария и дядя Федя Малышкин. Сидел Степан в лагере «Новый свет». Столько родственников не положено, но ввиду несчастного случая нас пустили всех.
Степан не знал Валеру и Марию. Разговаривали больше с Василием и с Володей. Есть ничего не стал. Спасибо, конвоир разрешил передачу. От этого свидания остался очень доволен дядя Федя. Он говорил: «Я думал, что расстрелян, а ты ездишь к матери, а говоришь — к Степану».
Потом сколько я ни ездила на свидания, дядя Федя ночевал в моем доме. Часто ходила ко мне Ефросинья Михайловна Тарасова. Иногда и ночует, а я рада: все не одна. Приезжали Володя с Марией за викторией. На день рождения выслали мне ковер за двадцать четыре рубля. Неля у них родилась двенадцатого августа. Девочка хорошая, но Володиного в ней ничего нет. Значит, мне говорили на свадьбе правду.
Раньше думала: «У Володи так получилось, Толяша так не сделает, он порадует меня». И вот все перевернулось. Я опять пишу стихи, чтобы утешить себя.
«Младший в землю ушел раньше времени Его армия навек взяла. Но, а старший что думает сыночка Иль плохой для него я была? Сыновья мои взрослые, сыночки Как же маме сейчас тяжело. Одиночество полное, тяжкое Не желаю познать вам его. Только сердце бушует обидою Как же смеют меня позабыть Младший может во сне попроведует, А старший наяву погостит».