Не могу без тебя
Шрифт:
Не допив чай, встала.
— Простите, я бы хотела отдохнуть после бессонной ночи.
У неё в комнате — широкая тахта и небольшой диванчик, на котором нельзя вытянуться. На тахту после Вадима ложиться не захотелось, свернулась калачиком на диване, носом к спинке. Пусть забирает свои манатки и уходит поскорее. То, что кто-то чужой в любой момент может войти в комнату, мешает уснуть. Веки — тяжёлые, кажется, никакая сила не раздвинет их. «Хочу», «подай», «икры!» — Клепиков обдаёт её тяжёлым, неприятным дыханием. Жив он, знает она. Она отняла у него икру и пирожные. Андрюша горит. Инструменты
— Подождите спать, я хочу поговорить с вами. — Через силу, плохо понимая, чего от неё хотят, повернулась. — Тётя Поля согласна. Разрешите переночевать ещё несколько ночей. Я подаю на развод, скоро получу отдельную квартиру.
Сон пропал.
— При чём тут тётя Поля? Какое отношение тётя Поля имеет к моей комнате? Развод — долгое дело, размен — ещё более долгое. Самое маленькое — год. У меня одна комната. Или тётя Поля согласилась пустить вас в свою? — Марья села. — Я не привыкла ни с кем находиться в одной комнате.
— Я хочу только ночевать.
— «Хочу»! Мало ли чего хотите вы? А я хочу в своей комнате жить одна. У вас есть друзья, с которыми вы придумываете установки, вот и поживите у них.
— У друзей есть жёны. Жёны — против.
— Все жёны — против? Чем же вы так досадили им? У меня была сложная ночь, и я хочу спать. Я тоже против, хотя и не жена вашего друга. Уж я-то совсем никакого отношения к вам не имею!
Он пришёл вечером как ни в чём не бывало, с гитарой и с бутылкой вина, сказал весело:
— Привет! Принёс пузырёк отметить нашу встречу.
Марья не слышит Вадима. По её дому ходит Колечка. Не седой. Смоляно-чёрный, с синими, чуть косящими глазами! Вопреки запрету Слепоты, три дня и три ночи снимает фильм. Слова ложатся на бумагу точные. «Ребята, не напрягайтесь, — просит Колечка. — Ещё немного. Нужно закончить. Нил, расслабься, ну что ты лежишь, как на пляже? Не курорт, больница. У тебя — инфаркт!»
Странное совпадение: у Клепикова тоже инфаркт.
«Лишь на сороковом году жизни ты увидел разрыв между своим „я“, природой, которую ты не замечал, и происходящим вокруг. У тебя нет богатырских сил, ты ничего не можешь изменить сам. Тебе фигово. Ты ни черта не понимаешь, как надо. Ну, вставай, подтяни штаны. Как есть, в пижаме, ты сбегаешь на улицу. Зима. Тебе на руку. Решил сдохнуть».
Упасть — не встать. Нил идёт головой вперёд, почти бежит, на последнем дыхании: пусть лопнут сосуды!
— Я хочу есть.
Не сразу Марья понимает: это — Вадим. Нужно высказать ему всё, что она о нём думает, и выгнать, а сил нет, и по бабьей своей, заложенной в генах привычке — накормить голодного, — машинально достаёт сыр, хлеб, холодные сосиски, кладёт на стол:
— Ешьте.
А сама — к Нилу.
Ветер в лицо, со снегом. Широко раскрытыми глазами Нил разглядывает щедрый снег, сроду не видел — каждая снежинка как выточенная! Останавливается, с удивлением прислушивается к себе: боли нет и дышать легче. Собственно говоря, почему из-за подонка он должен подыхать и никогда больше не увидеть этот светлый снег?!
— Я
Вадим рассыпал, как — соль по столу, слова, они перестали соединяться во фразы.
Марья подаёт бокалы, садится за стол. Даже пошлости «стынет вино», «пузырёк» оставляют её равнодушной.
Сейчас Нил должен наконец что-то открыть для себя. Что? Она не знает.
Вадим разлил вино, чокнулся с ней. Прогнал Нила.
— Смотрите, какой богатый цвет! Рубин! — Залпом выпил.
«Залпом пьют водку», — подумала машинально. Пить не стала. Поставила бокал. Она всё ещё ждала: Вадим уйдёт, и у неё будет возможность дописать сцену.
Выживет Нил? Выживет Колечка?
Она пока не знает. Сейчас — перелом.
Вадим уплетает за обе щёки и сыр, и хлеб, и сосиски.
— Ничего никогда вкуснее не ел! — восторженно восклицает. — До чего прекрасно устроена жизнь! Выпил — закусил. — Искреннее наслаждение написано на его лице. — Ну а теперь, когда пузырёк опустел, я угощу вас приятным пением.
Он берёт гитару, подтягивает струны, в самом деле приятно поёт: «Тёмная ночь…» Одну за другой выдаёт её любимые песни. Кажется, кто-то специально заказывает их ему. Так же, как ест, поёт: полностью доверяясь песне.
Марья смотрит на него с любопытством. А он внезапно говорит:
— Я облучён. — Совсем будничным голосом. Вздрогнула от неожиданности. — Несколько месяцев назад взорвалась установка.
— Та, которую вы придумали с другом?
— Очень важная установка, — говорит, не отвечая на вопрос. — Рассчитана блестяще. Но нашему руководству приспичило сдать её досрочно. Премии, признание, плохо ли? Мы пытались объяснить, что может выйти! Нельзя досрочно! Но наши начальники не имеют отношения к физике: «давай», и всё. Как «давай», не важно. Мы с Вадимом, он, как ни странно, тоже Вадим, день и ночь работали! Если бы только от нас зависело! Нам «спустили» сверху кучу незнакомого народа. Да и мы не железные: надо спать хоть по три-четыре часа?! — Вадим замолчал. Перебирает струны.
— Жертвы были? — спросила Марья.
Сейчас существует только он: облучённый, мученик. Вместо крови по жилам течёт жалость, растворила равнодушие, пошлые словечки, эгоизм, наглость.
— Погиб Вадим, — под треньканье струн буднично сообщил Вадим. — Ещё два мальчишки-студента. Э, у них смерть — быстрая, у меня — медленная. Ты врач, должна знать, что такое облучение. Головные боли, мутит постоянно, тошнота не тошнота, а если без рюмашки — слабеешь, липкий весь. Полный курорт! И, само собой, больше не мужик. Обиднее всего. Любил я это занятие, — цинично говорит Вадим.
— Да хватит бренчать, не о погоде разговор. А тот, кто всё торопил, как воспринял? — Наверняка на Клепикова похож: заглатывает пирожные, а между ними отдаёт распоряжения.
— Сбежал. — Вадим зевнул.
— Как «сбежал»?
— Молча. В неизвестном направлении. Да ничего, без начальника не будем, дадут нового. С этим всегда порядок.
Ну и жизнь. Несколько минут назад чужой, неприятный, теперь Вадим — её больной, предательством, тщеславием и жаждой власти клепиковых и владык подведённый к черте жизни, к испытанию муками, уж она-то знает, какие муки ожидают его!