Не могу больше
Шрифт:
Так сладко, так правильно целовать, ласкать, исходить нежностью. И кажется — нет ничего проще: любить и быть вместе.
Джон сердито отцепил от себя его руку.
— Ты скажешь наконец, что случилось? Я же не кукла.
Нет, не просто. Быть вместе совсем не просто. За каждый тихий вздох потребуют от них платы, за каждый взгляд друг на друга. И любить — не просто. В груди саднит и печет. Щемящее чувство печали не проходит ни днем, ни ночью. Сердце жалобно ноет, рвется куда-то, ищет тепла…
— Прости.
— Тебя определенно сегодня заклинило, — невольно улыбнулся Джон: рассердиться на Шерлока не получалось даже на миг. — Сначала мастурбация, теперь вот — прости. И, знаешь, мастурбация мне больше по вкусу. — Он снова приблизился и заглянул в понурое, отрешенное лицо. — Запомни: я прощаю тебе заранее всё, что угодно. На сто лет вперед. Ну?..
— Мэри звонила Майкрофту.
— Что? — Джон непонимающе уставился. — Что-о?! Мэри? Майкрофту? Мать твою, — пробормотал он, — поверить не могу.
– Обхватил за плечи, заглянул в глаза. — Шерлок?
— Я ошеломлен не меньше.
Тело тут же отозвалось на прикосновение рук: кожа согрелась, даже сквозь ткань ощущая волнующую шероховатость ладоней, кровь побежала быстрее, вздыбились тонкие волоски.
Обними меня, Джон. Пожалуйста, обними. Мне так это нужно.
Но Джон опустился на стул — тот самый, где только что страстно отдавался рукам и губам своего Шерлока. — Твою мать, — повторил он, белея лицом. — Она сошла с ума? — И подскочил, с грохотом отбрасывая стул. — Не пойду никуда. Не хочу. К черту. Достало.
Горячей дрожью окатило с головы до ног — останься, останься, останься…
Представить квартиру вновь опустевшей было немыслимо. Не сейчас, не сегодня, когда каждая косточка помнит сладостный хруст, когда внутри и снаружи одинаково томно и больно. Когда хочется ласки. Так сильно хочется.
Истосковался по ласке. Измучился тут один.
Но вслух он произнес: — Джон, не дури. И не будь предсказуем. Именно этого Мэри и ждет от тебя. От нас.
Они кинули друг на друга быстрый, смущенный взгляд: оба подумали об одном и том же.
— Говорим как о противнике, — тихо сказал Шерлок. — Скверно. И недостойно.
Недостойно? Джон мог бы прямо сейчас выложить всё о пожаре в имении Морстенов, о девочке, дошедшей до края ненависти и ради своей жгучей обиды готовой на всё. О потрясении, что ощетинило мурашками кожу в том красивом, прячущем свои горькие тайны доме.
Но промолчал, решив что это может выглядеть в глазах Шерлока отступлением: да, Шерлок, да — она противник, и очень опасный в своей одержимости мстить. Я хорошо это знаю, и поэтому ухожу. А ты оставайся.
Шерлок сказал: — Надо вызвать такси.
— Надо. Нет, подожди.
Подошел очень близко. Заглянул в глаза — утонуть в этих глазах, захлебнуться любимым светом. — Глоток кофе, и я уеду. Хорошо?
— Господи, Джон, — протяжно выдохнул Шерлок, — ты
— Н-нет. Не знаю. Ещё немного побыть с тобой.
Сердце дрогнуло и сиротливо сжалось. Чертовы слезы прихлынули, аквамариново высветлив радужку, и Шерлоку понадобилась вся его воля, чтобы не позволить прокатиться по щеке даже крошечной капле.
Тяжело.
В сотый раз он подумал об их с Майкрофтом плане как о величайшей ошибке, которую уже не исправить. Тогда всё казалось единственно верным, обоснованным и логически выверенным. Сейчас — непростительной глупостью и предательством. Он не имел права оставлять Джона в неведении. Не имел. И что б ни стояло за этим тогда, сейчас оправдания выглядят жалко.
Вместе. Они должны были принимать решение вместе. Но когда-то прекрасное, ёмкое слово не значило в жизни Шерлока так несоразмерно много. Он был увлечен и охвачен азартом, пусть даже смертельно опасным. И не думал о самом главном.
Кофе горчил.
Джон не отводил глаз — всматривался в каждую черточку.
Остаться. Рассказать обо всём. До рассвета сидеть у камина и говорить, говорить. Думать. Искать решение. Одному справиться так непросто.
Но обременять этой проблемой Шерлока он не считал возможным, пусть даже касалась она их обоих. В конце концов, мужчина сам прокладывает дорогу, какой бы трудной она ни была.
— Пора.
В дверях он остановился, прильнул и, уткнувшись лбом в плечо, прошептал: — Я с тобой — помни об этом. И, черт возьми, так сильно люблю, что это приобретает размах катастрофы. Всегда любил.
*
В квартире тихо и дымно. Незнакомо. Словно он ушел отсюда очень давно — не сегодня, и не вчера. И не месяц назад. Очень давно. В другой жизни. Смылись и полиняли краски. И предметы приобрели чуждые очертания.
Мэри не спала — сидела за кухонным столом, окруженная плотным удушливым маревом, и смотрела пристально, выжидающе.
Ярость неожиданно жарко полоснула по сердцу.
«Какого, блядь, хрена они все поголовно курят?! Что за гребаная херня? Не продохнуть в этом аду! Голова взорвется к чертям собачьим!» — мысленно матерился Джон, сатанея от вскипающего раздражения.
Слишком много потрясений для одного дня. Напряжение настойчиво искало выход и рвалось наружу. Был бы повод — к примеру, кухня, прокуренная как дешевый кабак, как грязный портовый бордель. Так сильно хотелось сорваться, что задрожали руки.
Но он глубоко вдохнул - раз, другой, загоняя ярость поглубже. Легкие заполнил удушливый смог, и Джон поморщился: отвратительно. — Сигареты?
— Как видишь. — Мэри кивнула на блюдце, полное неопрятной никотиновой горки. — Половина пачки в процессе бесплодного ожидания любимого мужа. Остывший ужин, оплывшие свечи… Где ты был? Какого черта означает твоё сообщение?