Не могу больше

lina.ribackova

— Вот и молчи. Молчи. — Джон быстрым шагом направился в кухню — не мог видеть его таким: покорным, на всё готовым. Потому что ещё мгновенье, и он окажется рядом, упадет на обмякшее тело и поцелуями высосет последние капли силы. Не время. Именно сейчас — не время. Шерлок и без того напоминает жертву вампирского нападения. — Я собираюсь заняться ужином. Если, конечно, есть шанс отыскать в холодильнике хоть что-то, похожее на кусок сыра или банку консервированного цыпленка. Не хотелось бы побираться у миссис Хадсон.

— Побираться

не обязательно — думаю, кое-что непременно найдется. Но цыпленка не обещаю.

— Плевать на цыпленка. — Джон застыл в дверях и всё же решился: окинул взглядом гуттаперчево растекшееся, аморфное тело. — Ты отвратительно выглядишь, и я намерен тебя накормить, пусть даже это кое-что — жалкие тосты с маслом.

Шерлок тихо вздохнул и наконец-то выпрямился. Он по-прежнему казался больным, но теперь хотя бы не безнадежным. И хотя бы не умирающим. — Ты тоже отвратительно выглядишь.

— Отлично. Мы оба отвратительно выглядим. Мне это нравится.

— И мне. Такого рода синхронность воодушевляет.

— Синхронность… Воодушевляет… Чертов зануда. Сказал бы проще: мы два долбаных идиота, пытающихся избежать неизбежное.

Сердце удивленно ёкнуло: произнести то, о чем и думать-то было немыслимо, оказалось совсем несложно. Сомнения, стыд, неуверенность — всё эти глупые, надуманные преграды рухнули, и осталось только родство. Нерушимое.

Шерлок поднялся. — Джон…

— Я не уйду.

— Но…

— Но — не твоя забота, понятно?

— Непонятно. Всё, что касается тебя, моя забота. Всегда так было.

— Всегда?

— А ты не знал? Или не замечал?

— Не заговаривай мне зубы, я все равно приготовлю этот чертов ужин и запихну его в твою чертову глотку.

— Я разве отказываюсь? — Улыбка неуверенно тронула краешек губ, и что-то тонко оборвалось внутри. И грудь заполнила невыносимо сладкая горечь — любовь, дошедшая до отчаяния.

Развернувшись, Джон поспешно укрылся в кухне, судорожным всхлипом переводя дыхание и прислушиваясь к болезненному жжению в легких, кажущихся двумя высушенными ошметками, никогда больше не способными наполниться влажной, воздушной свежестью. Собственная слабость бесила: достаточно едва заметной улыбки, и вот он — уже готов. И голова кругом.

Ужин. Я обещал ему ужин. Какого черта я стою здесь и от любви задыхаюсь?

Он распахнул холодильник — довольно обморочных сантиментов. Отдышался, и за работу.

Хм… Не густо. Но и не пусто. Уже хорошо.

— Нашёл что-нибудь?

Тихий голос вышиб остатки воздуха, и Джон жадно глотнул колючий холодок морозильной камеры, куда заглянул в фантастической надежде обнаружить ростбиф или парочку свиных отбивных.

— Только приступил к поискам. Похоже, в самом деле придется ограничиться тостами, и, возможно, даже без масла.

— Мне жаль.

— Ни хрена тебе не жаль. Уверен: втайне ты радуешься. Кофе хотя бы не весь извел? Бьюсь об заклад — только им ты и питался в последнее время, судя

по бледно-зеленому оттенку…

— …чего?

Странный вопрос огорошил, и, слегка запнувшись, Джон буркнул, продолжая настойчиво изучать небогатые недра, покрытые тонким кружевом инея: — Всего.

— Я бледно-зеленый везде?

Ноги ватно ослабли и подкосились.

Сукин сын, паршивец. Что он задумал? Будь я проклят, если это не вызов.

Вызов — вне всяких сомнений. Откровенный, бросающий в жаркий озноб, лишающий воли. Шерлок сейчас не шутил — нисколько. Он ждал от смятенного Джона ответа и намерен был его получить.

— Или ты не успел разглядеть меня в полумраке?

И Джон сдался: обернулся, посмотрев затравленно и виновато. Господи, неужели он надеялся избежать этого разговора, прячась за бытовой суетой, делая вид, что немногим больше часа назад не горел с головы до ног, смакуя драгоценное семя, не шатался пьяно, пытаясь подняться с подламывающихся колен и готовый вырубиться в любую минуту?

— Успел. Это было ужасно? Да? — выдавил он еле слышно. — То, что я… сделал… с тобой.

Ответ прозвучал просто, без экзальтированного надрыва, словно речь шла не о мучительном, лишающем сил оргазме, а о чём-то повседневном, будничном, весьма далеком от драматизма и остроты: — Не знаю. Не помню. Ничего не помню. Кажется, на некоторое время я умер. Перестал существовать.

Сердце, как молот, лупило по грудной клетке, вместо слов в горле рождался жалкий, сдавленный клекот. Но Джон отчаянно пытался острить: — Твоя смерть и последующее воскрешение всегда приносят мне массу проблем, не находишь?

Но Шерлок не улыбнулся — он ждал. Два взгляда, решительный и испуганный, пересеклись в жесткой схватке.

— Шерлок…

— Я очень тебе благодарен. Сам бы я никогда не решился, хоть и было невмоготу. — Голос снизился до полушепота. — Можешь поцеловать меня? На этот раз — в губы? Можешь, Джон?

Дверца холодильника захлопнулась с легким дребезжанием, и этот слабый звук неожиданно успокоил: ноги перестали дрожать, а душа — нестись в сторону пяток.

Всё в полном порядке.

Холодильник. Кухня. Шерлок, задающий вопрос, который, казалось бы, должен лишить остатка самообладания и довести до состояния рыбы, выброшенной на берег, но который неожиданно всё расставил по своим местам. Окончательно.

Порядок. Полный

Поцеловать в губы? Боже, да. Нет проблем. Это ведь так естественно — прижаться к теплой, розовой коже ртом, иссохшим от многолетней, неиссякаемой жажды. Всё, всё между ними теперь естественно: каждое слово, каждый порыв. И всегда было так. С первой минуты произошло узнавание, только оба предпочли не думать об этом, не замечать, боясь осложнить себе жизнь и нарушить устоявшийся порядок вещей.

Облегчение было всеобъемлющим: наконец-то отпала необходимость скрывать, что ни к кому и никогда так страшно, так бешено не тянуло.