(не) Мой Боно

Ельская Ингрид

— Тогда почему ты сбежал? — задаю главный вопрос.

Он задумчиво склоняет голову набок, переводя взгляд с моих пытливых глаз на грудь в обтягивающем топе. Думает, стоит ли отвечать на этот вопрос. Боно не врет и если сейчас ответит, то только правду. Или откажется отвечать. А я жду. Терпеливо жду того, о чем хотела узнать все четыре года.

Почему человек, который меня любит, испарился, только узнав про беременность?

— Я не сбежал, Люцик, — голос звучит очень тихо, — в тот день,

когда я отвозил тебя домой, обратно я не вернулся.

— Что произошло? — я вспоминаю, как оставила тест на беременность на кухне. Хотела, чтобы Боно, вернувшись домой, обнаружил его сам. Значит, он его не видел.

— Меня посадили, Люцик, — грустно хмыкает, — поэтому я тебя не бросал и на тот момент не знал, что ты ждешь ребенка.

— Когда тебя освободили? — смотрю в одну точку, переваривая услышанное.

— Одиннадцатого мая я приехал в этот город.

Я вздрагиваю. Двенадцатого меня выписали из роддома.

— Ты знал, что я родила. Но почему ты не пришел?

Боно не торопится отвечать. По его лицу пробегает тень после моего вопроса, и мне кажется, он боится озвучить причину. Внимательно разглядываю его, в который раз восхищаясь красотой этого подонка. Не удерживаюсь и прикасаюсь к его скулам, проводя рукой по колючей щетине. Мужчина прикрывает глаза, наслаждаясь моими прикосновениями, и на ощупь находит мою руку, притягивая к губам, чтобы поцеловать пальцы. Трогательный жест вызывает мурашки по спине, но я знаю: это прелюдия перед суровой правдой. Боно нужно собраться с мыслями и подобрать слова.

Боно

— Ты знал, что я родила. Но почему ты не пришел?

Знал и до сегодняшнего дня не боялся ответить на этот вопрос, но после кладбища потерял почву под ногами. Мне до сих пор сложно осознать, что в этом городе есть могила моего сына, куда Ника постоянно приходит его оплакивать. Я ненавидел Люцифера за то, что она отказалась от ребенка, и презирал её. Хотелось придушить стерву за предательство, поэтому не искал с ней встреч.

О чем мне говорить с той, кто спокойно оставила ребенка в роддоме?

Ранее не понимал негатива Ники ко мне, ведь это я должен ее ненавидеть. Но сегодня всё становится на свои места, и сложно подобрать правильные слова, чтобы объяснить, почему не пришёл. Вроде бы всё ясно, но если сейчас расскажу, как есть, она меня выпотрошит прямо тут, на пляже, куда я привел её, чтобы остаться наедине.

— Ром, я жду, когда ты мне ответишь.

Тяжело вздыхаю, возвращаясь к ее зеленым очам, и с трудом пересиливаю желание достать сигарету. Она не отстанет, придется поговорить.

— Потому что я считал, что ты оставила ребенка в роддоме, — сквозь зубы цежу эту фразу, сжимая руки в

кулаки. Ника замечает жест и кивает головой. Переваривает.

Давай, задай следующий вопрос: почему я так подумал, почему не проверил, не пришел на разборки.

— Я бы никогда так не поступила, несмотря на все обиды к тебе, — она пытается сдержать очередные слезы.

— Прости меня за то, что так исчез, — впиваюсь в её губы, закапываясь пальцами в русые волосы, — если бы я только знал, обязательно вс"e бы объяснил и нашел способ поговорить.

Жадно захватываю ее рот в плен, не давая ответить, поглаживая ладонями по спине. Меня заводит то, как Люцик реагирует на мои прикосновения, она не притворяется, настоящая, и все ее эмоции — искренние. Только рядом с ней я чувствую себя настоящим, живым и, как бы тривиально ни звучало, нужным.

Съедаю с нежных губ стон, обводя их контур языком, всеми силами удерживаясь от того, чтобы не наброситься на Люцика прямо тут, на песке. Но она и не против, тянется сама к ремню на моих джинсах, пытаясь торопливо его расстегнуть.

Моя школа — если эта девочка чего-то хочет, она это возьмет. И, похоже, это она меня сейчас разложит на песке, а не я её. В нас обоих говорит не похоть, а желание уйти от разговора, от той боли, которая у нас, как оказалось, общая. Только у каждого болит по-разному, но причина одна — наш сын.

Но желаниям сейчас не суждено сбыться, потому что я боковым зрением замечаю незваных гостей.

— Подожди, — резко отстраняюсь от Люцика и поднимаюсь с песка, убирая девушку за себя.

К нам вольготной походкой приближаются два парня. Незнакомые. Судя по их лицам, идут целенаправленно к нам, и меня это напрягает.

— Прикурить не найдется? — спрашивает первый, вызывая во мне грустную усмешку.

Оценивающе смотрю на ребят: им лет по двадцать, не более. Как два брата-акробата, один — высокий дрищеватый блондин, второй покрепче, брюнет. Наглые, небитые. Мало кто в этом городе может смотреть мне в глаза с вызовом. Эти не знают, кто перед ними, и мне их становится жаль.

— Не курю, — лениво отвечаю, поджимая губы от того, как Ника впивается мне в руку. Она тоже чувствует, что они не за жигой к нам подошли, и боится.

— Как же? А рядом с тобой кто стоит? — хмыкает брюнет, невежливо тыкая пальцем в Люцифера. — Мне кажется, самое-то, зажигалочка! Хочу забрать у тебя эту девочку.

— Забирай, — мой голос звучит слишком спокойно, и это вводит парней в небольшой ступор.

— Так просто? — удивляется моя будущая боксерская груша белобрысого оттенка.

— А кто сказал, что это будет просто? — отталкиваю Нику, оставляя себе пространство для маневра. — Ну, что встали-то? У меня слишком мало времени.