Не моя война
Шрифт:
«Главное, чтобы Витька шею не сломал!» — мелькает в голове мысль. Упали, автомат в сторону, живой, не живой, потом разберёмся, срываю я себя ремень, вяжу ему руки за спиной «цыганским узлом». А вот теперь и посмотрим, чем сможем ему помочь. Рывком переворачиваю его на спину. И тут же получаю удар в грудь ботинком.
— Ты сука, Олег! — слышу я голос Виктора.
Встали на ноги, кружим вокруг друг друга. Он дёргает руками. Ничего. Узел проверенный, он только крепче от этого будет.
Резко делаю обманное движение правой ногой, топаю, как будто хочу зайти к нему за спину, он делает шаг влево и открывает живот.
Подхожу. Дышит. Ну и хорошо. Взваливаю его на плечо, свой автомат в левую руку, фонарь в карман, Витькин ствол потом заберём.
Выхожу на улицу. Через квартал встречаю Сашку, Володю, Ахмеда. Вели.
— Что с ним?
— Пришлось вырубить, а то бы глупостей натворил, — поясняю я.
Отдаю ношу мужикам, сам растираю ушибленную грудь. Больно же он меня приложил! У, гад!
Дорогой Витя очухался, и лишь повторял всю время:
— Ну ты и сука, Олег!
Я молчал. Что-либо доказывать ему было бесполезно. Время лечит. Потом ещё «спасибо» скажет.
Притащили Виктора домой, чтобы не наделал глупостей, связали ему ноги, положили на постель. Утром слышим:
— Развяжите.
— Обойдёшься. Остынь маленько.
— Снова чудить будешь?
— Не буду, развяжите. Мне в туалет надо, — голос был хмур.
— Пообещай.
— Обещаю, что без глупостей…
Развязали.
— Вот только Олегу морду набью, — продолжил он.
— Что?
— Я пошутил.
Сходили за оружием, принесли ему. Больше он не лежал кулём на постели, но был по-прежнему неразговорчив. Начал втягиваться в ритм занятий, был зол, своих новобранцев гонял «по-чёрному», при этом себя не щадил. Ему даже кличку дали «Злой», или «Злыдень», не силён в азербайджанском, но смысл уловил. Виктор полностью оправдывал её.
Руководство батальона никто не видел, лишь изредка выходили они из штаба. Комбат тяжёлой, пьяной походкой вышагивал впереди, Модаев почтительно сбоку поддерживал его, когда у комбата разъезжались ноги по грязи.
Наступил декабрь. Мы начали готовиться к встрече Нового Года. На нас по-прежнему никто не нападал. Потери были лишь из-за неосторожного обращения с оружием.
Приходили вести с других концов этого «фронта». Никто никого не беспокоил. Мелкие вылазки разведчиков заканчивались тем, что там или здесь вырезали по-тихому часовых — и все. Связи не было никакой. Началась охота за цветным металлом, телефонные кабели безжалостно выкапывались, обжигались, медь продавалась в Турцию. На хилых местных АТС выламывались контакты, счищались миллиграммы серебра, и также отправлялись за границу. А радиосвязи как не было, так и нет. Все сношения с внешним миром осуществлялись посредством посыльных и передачей с оказией.
Кое-где появлялись листовки. Текст с двух сторон был примерно одинаковый: «Сдавайтесь, грязные собаки. Наше дело правое — мы победим!» Листовки с обеих противоборствующих сторон были написаны по-русски. Ну вот, если бы не русские, то как бы они общались между собой?
Комбат 25 декабря отпустил почти весь личный состав батальона на новогодние каникулы. Хоть это и не мусульманский праздник, но советские традиции живучи. Всего в батальоне осталось вместе с нами пятьдесят
Мы, как могли, протестовали, шумели, взывали к голосу разума. Но разве можно было пробиться через заплывшие водкой и жиром мозги. Модаев лишь злорадно хихикал.
Мулла, хоть и призывал не отмечать этот праздник, и вообще соблюдать пост, но кто его слушал! Люди рвались домой, к семьям.
Из командования остались в батальоне лишь комбат и мулла. Модаев уехал к своей жене. Вели, Ахмед с родственниками уехали тоже. Нам они принесли подарки. Продукты, сигареты, всякую мелочь, полезную в хозяйстве.
Из командиров рот никого не осталось. Мы по-прежнему ни во что не вмешивались, пусть рулят, как хотят. Это их война, их армия. Наше дело — сторона. Как могли, обучили, сами устали, вымотались, всему остальному пусть сами учатся.
Ночь с 27 на 28 декабря 1992 года я не забуду никогда. Часов в пять раздался грохот от разрывов снарядов. Нас подбросило. Грохот был силён. На окраине деревни была слышна автоматная трескотня. Рёв моторов.
— Похоже на танки! — Володя был уже на ногах, лихорадочно одеваясь.
— Точно, танки! — подтвердил его догадку Сашка.
— Пойдёмте-ка к молоканам! — заорал я. — Витька, помнишь, что комбат про танки говорил?!
— Помню. Там офицеры — белорусы! Шанс на свободу!
— Вперёд!
Я рванул к молоканам, нашим, родным, русским, а остальные к штабу.
Бой разгорался в тылу, как раз на том поле, через которое мы прошли, захватывая эту деревушку. Как-то вышли нам в тыл.
Шёл короткой дорогой, через дворы, через сады. Слышно было, как в трескотню наших автоматов вплетается неторопливое соло КПВТ (крупнокалиберный пулемёт Владимирова танковый), вперемешку с танковыми выстрелами. Грохот боя заставлял выплёскиваться адреналин в кровь. Внутри все дрожало и вибрировало от возбуждения и напряжения. Во рту пересохло, руки стали влажными, в голове все гудело от разрывов и прилива крови.
Вот и дом, где квартировали наши славяне-молокане. Там шёл бой. Слышны были стоны раненых, я наступил на чьи-то разорванные останки, нога поехала на человеческой слизи в сторону. Еле устоял.
Подбежал к дому.
— Мужики, все уходим, не выстоим! Собирай раненых и к штабу!
— Попробуем отбиться! — проорал кто-то сверху, охваченный азартом боя.
— Уходим, уходим! — послышалось сверху.
Топот ботинок, люди пронеслись мимо.
— Забирай раненых, я постараюсь прикрыть! — я снова вышел на задний двор дома.
Правда, как я смогу устоять с автоматом против танка, я слабо себе представлял. Но очень хотелось помочь своим, русским, а может, и познакомиться с братьями-белорусами. Кто знает, глядишь и повезёт.
Молокане собирали раненых, оставляли убитых. Целых их всего было человек десять, и раненых столько же. Значит, убитыми уже потеряли около пятнадцати. Я выглянул в пролом в заборе. Луна светила в небе ярким прожектором, заливая все белым светом, предметы отбрасывали изломанные тени.
Армянская пехота пряталась за деревьями и руинами ближайших домов. Для острастки выпустил длинную очередь, чтобы дать время уйти мужикам. Посмотрим, сильно воевать не собираюсь, минут через пятнадцать надо самому сваливать, а то потом не успею.