Не надо, Азриэлла!
Шрифт:
— Думаю податься в Новый Свет. Там с вашими рекомендациями и моим безукоризненным лакейским аристократизмом, — Кирилл Матвеевич со вкусом хохотнул, — меня будут в драку рвать друг у друга тамошние крёзы. Особенно когда узнают, что я способен выгодно выдать замуж хоть лягушку. Простите, сударь. — Он повинно склонил перед Кощеем голову.
Тот лишь отмахнулся. Лягушка и лягушка — против очевидного факта не поспоришь.
— Дочерям крёзов отнюдь не нужны ухищрения, чтоб найти мужа, — язвительно проговорил из угла Митя Елпырин.
— Конечно, мой верный паж, — шутовски кивнул Кирилл Матвеевич.
Молодой князь, к несказанному удивлению
— Найти мужа — проходимца и сребролюбца, безусловно, не задача, — продолжал Кирилл Матвеевич. — Но любящего супруга?.. Любящего жену больше жизни и чести? О, это смогу организовать один лишь я. С вашей, разумеется, помощью, князь. Кому-то ведь нужно убеждать потенциальных женихов, что их драгоценная невеста нуждается в защите. Что за ней день и ночь охотится новый Борджиа. Не так ли, милый отравитель?
Низкий человек Митя Елпырин не возражал. Векселя и закладные расписки, что хранились у Кирилла Матвеевича, получив ход, могли упрятать его в долговую тюрьму надолго. Поэтому Митя промолчал. Он и дальше будет молчать. Но однажды… Однажды…
Мышьяк — отличная штука.
Незаменим против крыс.
Коренное отличие
Ноги у девчонки росли, что называется, от самых коренных зубов, и, наверное, именно поэтому бюста у неё почти не было. Вообще, походила она более всего на циркуль — очень привлекательный, чуточку веснушчатый, русоволосый циркуль. Она прошла мимо нас, помахивая канареечножёлтым кожаным рюкзачком и напевая какую-то незнакомую песенку про «невинную пастушку, не знавшую стыда». Пограничник проводил её долгим взглядом, а когда девчонка скрылась за зеркальной дверью ВИП-портала, повернул холеную морду ко мне и, манерно растягивая гласные, будто токер с лень-канала, переспросил:
— Ну-у, так где ваш техпаспо-орт, Типуно-ов Матвей?
— Тиунов, сержант. Нет техпаспорта. Я натурал. Он презрительно скривился, но от комментариев
воздержался.
— В таком случае чётко назовите ваш по-ол, биологический во-озраст и-и… — Пограничник на секунду окаменел лицом. Только слегка шевелились губы — видимо, читал подсказку на стекле очков-коммуникатора… — И ве-эроисповедование-е.
— Мужской. Семнадцать. Культур-атеист последнего разбора.
Я оставался невозмутимым, когда сержант раздельно, слово в слово, повторял сказанную мною галиматью о последнем разборе в микрофон. Даже когда он снова коченел, следя за информацией, выведенной на очки-суфлёры. И только когда он наконец отвёл автомат в сторону, я перевёл дух. Ну, блин, развлёкся! Тянули меня за язык, что ли? Нет, зря я пил этот коньяк, ой зря. Подумаешь, зуб ноет. Лучше б перетерпел.
— Тиуно-ов Матвей, — заговорил сержант, — вам позволено пройти на территорию космопорта имени Валентины Терешковой.
Я с облегчением улыбнулся и уж было двинулся к входу, но пограничник вновь шевельнул стволом:
— До-олжец предупредить вас, что любая-а а-ате-истическая пропаганда на территории космопорта строжайше запрещена-а. Нарушение карается штрафом в размере стоимости билета на орбитальный чел-но-ок. Или же, при отсутствии достаточных средств на счёте нарушителя, изъятием названного билета. Или же, при отсутствии последнего, направлением на хозяйственные принудрабо-оты. Надеюсь, у вас имеется хотя бы биле-эт на орбитальный челно-ок?
— О да, — сказал я. — И не только на челнок. Я отбываю на Пажить.
Он
— Скатертью дорога, натурали-ист!
— Значит, мама не приедет? — Отец загасил сигарету о серебристую стенку космодромного мобиля, уронил бычок под ноги. Откуда-то проворно вынырнула раскрашенная в осиные цвета голокожая крыса-мусорщик, сожрала окурок и стремглав шмыгнула прочь.
— Я же сказал. Нет.
Скрыть раздражение стоило огромного труда. Отцу было достаточно мигнуть, и меня доставили бы к самому трапу челнока на роскошном служебном «Тоболе». Вместо этого я сначала дурак дураком полчаса парился в душном такси, потом чёртову прорву времени торчал на самом солнцепёке, исповедуясь перед тупым пограничником в своей религиозной и половой принадлежности. А на десерт должен выслушивать его задолбав-шее дома бормотание. Троглодит хренов! Ну что стоило бабушке с дедушкой двести пятьдесят лет назад заморозить не всего сыночка, а только его семенники?
— Мэт, ты, кажется, всё ещё сердишься на меня?
— Папа, я же просил называть меня Матвеем.
— Ах да, прости. Виноват, исправлюсь…
Ой, что это? Папец изволил пошутить? Корявенько, корявенько.
Правдой слова его быть не могли. Виноватым себя он не чувствовал. Ни в коей мере. Как же, он ведь благодетель (про благо вспомнит обязательно, спорю на что угодно), которому я должен быть благодарен по гроб жизни!
— Так ты не сердишься? Пойми, это делается во имя твоего блага. — (Вот, я же говорил!) — Я рассчитываю сохранить твою само…
Я надул пакет из-под вафельных трубочек, купленных в лавочке дьюти-фри, и с маху опустил на ладонь.
Хлопнуло здорово — раньше у меня так никогда не получалось. Отец осёкся, нахмурился.
— Да ладно, папа, — сказал я громко (на нас обернулись две сухощавые тётки с перестроенными под «ягодка опять» лицами и шевелюрами; увы, на омоложение шей денежек им не хватило), — я всё это слышал не раз. Теперь послушай меня ты. Сколько себя помню, ты день за днём стонал: ох, два с половиной столетия криогенного кошмара, выпавшие на мою долю, — не пожелаешь и врагу! Ах, бессердечные родители, ввергнувшие меня в этот жуткий мир, где люди — не люди, а всего лишь ёмкости для разведения механических амёб! О, пусть бы лучше я умер младенцем, но в своё время! А что сейчас?
Я яростно смял обрывки пакетика и бросил комок всё той же полосатой жёлто-чёрной крысе, выскочившей на шум и маявшейся, требовательно попискивая, поодаль. Она срубала их с поразительной жадностью, словно голодала по меньшей мере неделю.
— Что — сейчас?
— А то! Ты с муравьиным упорством торопишься повторить их ошибку. Вышвыриваешь меня из моей жизни в какую-то мерзкую дыру, где даже зубы лечат при помощи дрели и цемента!
— Ага, слышу мамины слова. — Он с осуждением покачал головой. — А что зубы? Ну подумаешь, зубы…
Подумаешь? У самого бы так хоть раз в жизни ныл коренной, как у меня сейчас.
— Зато, Мэт, — поднял он палец, — в твоих сосудах никогда не станут ползать…
— … «Эти отвратительные нанопаразиты». Громадное спасибо, милый папочка! Особенно за то, что без нанопаразитов проживу как раз вдвое меньше сверстников. Впрочем, думаю, на твоей разлюбезной Пажити мне и шестьдесят лет покажутся бесконечными. И прекрати наконец называть меня Мэтом! Я русский, русский, ясно?! Да, и… не ходи за мной, ладно?