Не небом едины

Стальная Виктория

— Я? — я опешила, не понимая, что за спешка с напитком, травки и травки, вкусненько. — Эмм, хорошо, тётя Маша.

— Время на исходе. — ведунья быстро глянула на висевшие необычные круглые часы с золотым циферблатом, украшенные звёздным небом с драгоценными камнями, и несколькими рядами стрелок, похожие на те…

— Я подарила похожие наручные часы Плутонию, — выпалила я и испугалась вспышки воспоминания, яркого и чёткого, будто это только что произошло с нами, а не в то лето.

— Не отвлекайся на своего Платона, — рассердилась

тётя Маша, — и сюда он влез, плут такой.

Ведунья снова что-то зашептала, потирая в руках какие-то травы и рассыпая их по столу. Я непроизвольно чихнула, чем вызвала молчаливое негодование Марьи Тимофеевны. Закончив шептать, тётя Маша прикрыла глаза и заметно смягчилась, как-то повеселела и обратилась таинственно ко мне.

— Смотри в зеркало через пламя свечи.

— И что я там увижу? Кого?

— Говорю тебе, Марта, смотри. Увидишь, что надо.

Я всмотрелась в собственное отражение, как велела ведунья.

— Тихон тебя будет теперь оберегать, слушай его, Марточка Юрьевна. — тётя Маша указала на кота, который оживился и залез на меня. — Я досчитаю до трёх, и ты проснёшься.

Глава 29

— Платон? Платооооон? Ты меня слышишь? — Ильинский щёлкнул пальцами у меня перед глазами, проверяя, реагирую ли я.

А я не реагировал никак. Я замер весь. Я продолжал буравить бессмысленно взглядом пространство переговорной. Да, после абсурдного вопроса папы Юры в моей голове будто что-то сломалось, мысли, что хаотично мелькали тут и там, столкнувшись между собой, застопорились. И лишь одна продолжала болезненно сверлить голову: «Наш с Мартой ребёнок».

— Леопольд! — гаркнул отец Марты, и я очнулся.

— Где? — я тупо огляделся, словно Липатов мог появиться из неоткуда передо мной.

— В Караганде! Наконец-то, — устало нараспев протянул папа Юра, — я было собрался за твоей смазливой Лейлой лилейной бежать да за нюхательными солями.

— Ничего не надо. Я в поряде.

— В каком ты поряде-наряде, Плутоний? Эко вы с Мартой два волшебных нашли друг друга.

— И потеряли. И никакие мы не волшебные.

— Ты то точно не волшебник, проворонил свою Золушку, даже туфельку тебе не оставила.

Я насупился и рвано задышал.

— Не пыхти так усиленно, не поможет. — назидательно запричитал Ильинский. — А я тебе дело говорю. Пора трезветь, дорогой, да за ум браться и кумекать, как и откуда Марту вызволить.

— Выход только один — приставить Леонида к стенке и выпытать у него, куда он дел вашу дочь после того случая.

— Безвыходных ситуаций не бывает. Выход есть всегда и не один, как и вход. — мудро заметил старик и пристально заглянул мне в глаза.

— Какой вход? — непонимающе пожал я плечами.

— Например, в реку.

— Какую реку, Юрий Георгиевич? При чём здесь вообще какая-то река? — нахмурился я, сжимая кулаки.

— Это я иносказательно выражаюсь, — интригующе промолвил Ильинский, напуская таинственности. Ох, и любил он когда-то

с туманной напыщенностью рассуждать, вовлекать всех и каждого в свои повествования, вызывая споры. Я считал отца Марты с первой встречи с ним, когда он согласился мне помочь и взял в подмастерье, человеком эрудированным, разносторонним и глубоко мыслящим. И слушать его или дискутировать с ним было одним удовольствием для меня.

— Можно без загадок и твоих метафорических изречений? Я тебя не понимаю, папа Юра.

Ильинский театрально закатил глаза и надул губы, как ребёнок, у которого отняли конфету, что меня позабавило. Отец Марты всегда умел и любил пошутить над собой и над остальными.

— Слышал, что в одну реку нельзя дважды войти? — серьёзно спросил он.

— Допустим. Опять мы возвращаемся к реке. — вяло улыбнулся я.

— Но ведь у любой реки два берега, — старик хлопнул рукой торжествующе по столу, — стало быть, и войти в реку можно дважды.

— Возможно, я уловил суть твоей глубокой мысли. — я призадумался, что-то было в словах Ильинского дельное. — Как мне помогут эти твои молочные реки кисельные берега?

— Надо понять мотив Леонида. — отец Марты поднялся и направился к окну, всматриваясь вдаль.

— Леопольда, — схохмил я, за что получил подзатыльник тут же.

— Шутки шутить изволите, Платон? — от воспитательного тона Юрия Георгиевича у меня по телу пробежал холодок. И я почувствовал себя несмышленым, неопытным юнцом, который просит совета у отца, как понравиться его дочери, которая изумительно готовит пирожки с голубикой.

— И какой у вашего зятя может быть мотив? — я тихо заржал, ожидая новую оплеуху, но папа Юра задорно потрепал меня по плечу.

— Очень остроумно, молодой человек, — хитро ухмыльнулся он и добавил строго, — но я повторю свой вопрос. Где ваш с Мартой ребёнок, Платон?

— У меня встречный вопрос, — я сглотнул, — Марта была от меня беременна?

Пришла пора удивляться Ильинскому. Он изогнул посеребренные брови и вцепился в меня ошарашенным взглядом. Папа Юра, видимо, и предположить не мог, что я не знал о беременности Марты. Но не мне же одному открывать рот от изумления и диву дивному дивиться? У нас то Марта не помнит, то я не в курсе, то Леонид что-то задумал невообразимое. Сплошные секретики-семицветики, как сказала бы любимая.

***

Я проснулась в слезах, мокрая, хоть выжимай подушку и ночную сорочку. И зачем тётя Маша только заставила меня смотреть в это дурацкое магическое зеркало? В пламени свечи я увидела то, что не хотела…то, что освежило мою память, скрасив один из пробелов, но разбередило сердечные раны и растревожило душу. Я увидела день, когда Платон признался мне в любви. В тот вечер я впервые подумала уйти от Липатова насовсем, застав его в объятьях местной певички.

— Потанцуем? — Платон протянул мне руку. Я поискала глазами Леонида — любезничает с какой-то официанткой, как всегда — непоколебимый кобель.