Не небом едины

Стальная Виктория

— Какого хрена? — Лёня уставился на кулак с мелкими капельками крови.

— Что произошло? — опешила Изольда.

— А ты не видишь? Глаза разуй! — разозлился бывший.

— Вижу, Липатов, — Изи, как и положено врачу, принялась осматривать руку раненого, — откуда это? Будто тебя кошка поцарапала когтями. И да, она ничего не помнит.

— А я везучий, хожу под Богом, — оскалился Леонид и торжествующе глянул на меня.

«Под Богом он ходит, как же?! Выискался святоша!», — безропотно верещала я про себя, объятая лихорадочной паникой, обидой и яростью. Я находилась на грани того, чтобы подорваться с койки, несмотря

на тянущую в теле боль, и стулом прибить Липатова. Но увесистая чёрная тушка Тихона, видимая мне одной, взгромоздилась на меня и принялась успокаивать, мурлыча. Так под усыпляющее кошачье бормотание я и уснула.

— Марта! — раздался голос любимого. — Вот я тебя и нашёл.

— Плутоний, родненький! — я кинулась на шею своему волшебнику и почувствовала сладкую соль поцелуя и слёз на губах.

Глава 31

Мы оба растворились в поцелуе, терпком, выдержанном, словно вино, что годами томилось и ждало своего часа. Да, мы с Платоном откупоривали друг друга, снимая пробу чувств после стольких лет разлуки. Он робко и нежно прижимал меня к себе, изучающе блуждал руками по моему телу, будто мы впервые оказались так близко вместе. Казалось, что он знакомился со мной заново, да и я растерялась перед ним, смущенно обвила руками его шею. Но постепенно мы осмелели, наши губы смыкались настойчивее, языки сплетались, дразня и лаская друг друга, доводя нас до хриплых, влажных стонов довольствия. С Леонидом я не испытывала ничего подобного в сексе, не говоря уже о поцелуях. А, целуясь с Плутонием, я улетала от наслаждения на небеса, упиваясь им, теряя связь с реальностью. Но резко повеяло холодом, меня накрыло незримым, сдавливающим мраком.

Я разомкнула губы, прервала наш поцелуй и отстранилась от Платона и с грустью отвернулась от него. Смахнула ладонью слёзы, чувствуя, как губы дрожат от обиды.

— Что-то не так? — забеспокоился мужчина и внимательно заглянул мне в глаза.

— Всё не так, Платон, — всхлипнула я, и меня затрясло в рыданиях. А холод усилился, поднялся ветер, пронизывая тело и леденя душу, остужая меня и отрезвляя.

— Но нам же хорошо вместе. Подумать только, мы снова вместе, Марта! — Плутоний радовался, как ребёнок, восторженно пританцовывая и вовлекая меня в свой танец.

Но я не сдвинулась с места, задеревенела и закрыла глаза, спасаясь от райского наслаждения…зыбкого наслаждения…иллюзии, что мечты нарисовали в моём разрозненном сознании.

— Уходи, прошу тебя, — взмолилась я, — я не хочу новой боли.

— Золушка моя, ну-ка открой свои прелестные глазки и посмотри на меня, — Платон тихонько затряс меня.

— Нет, не надо, хватит обмана, хватит миража, хватит запутывать паутину собственной жизни, — я скинула со своих плеч мягкие и тёплые руки мужчины и попятилась назад, не глядя, наощупь.

— Открой глаза, я сказал, — потребовал Платон тоном, не терпящим возражений, — что с тобой происходит? Очередные сумятицы?

— Не может быть, — я открыла глаза, полные горячих и горючих слёз, — за что мне это?

— Смотри на меня, смотри на меня, Марта, — мужчина взял мою руку и принялся аккуратно притягивать к себе, не отводя своего взгляда от моего, точно боялся потерять зрительный контакт, остерегался, что я опять отступлю, — что изменилось? Что тебя гложет?

— Сон, Платон, — я вскрикнула и непроизвольно сжала ладонь любимого.

—

Какой сон, — не понял он, — ааа, тебе снятся дурные сны? Вспомнила, что снилось? Если сон скверный, надо о нём рассказать. Поделись со мной.

— Ты издеваешься? — я выдернула свою руку и осела на пол, закрываясь руками, прячась от своего подсознательного искушения в лице соблазнительного, такого же юного и непозволительного мне Платона.

— Я серьёзно, — он присел рядом, нахмурился, я бы сказала, слегка разозлился, — а вот ты издеваешься надо мной. Что, по праздной жизни с Липатовым соскучилась, раз гонишь меня? — глаза любимого вспыхнули яростным огнём, а я замолчала, не зная, что ответить.

Мой добрый волшебник выглядел безумно злым, устрашающе. Я перестала плакать и быстро заморгала. Я понимала, что Платон мне снится, и его не стоит бояться. Но мужчина смотрелся весьма реалистично, и целовались мы чересчур чувственно и натурально. Со мной ни разу не было такого, чтобы я не ощущала разницу между сном и явью. Мужчина тем временем навис надо мной, прижимая меня плотно к полу, расставив капкан своих рук по бокам от моих плеч.

— Ну, — допытывался Платон, — нечего сказать в своё оправдание? Если разлюбила, так и скажи. Будь честной. Ты же такая праведная моралистка, радеешь за правду.

— Почему я должна что-то объяснять видению из сна, — выпалила я, — тебя не существует, тебя нет, — снова закрыла глаза, спасаясь в неведении, догадываясь, что сон продолжится, нравится мне это или нет.

— Сон, говоришь, — усмехнулся мужчина, — а так?

Плутоний жадно завладел моими губами, жарко целуя, и каменным, раскалённым мужским телом подмял меня под себя, заставляя отбросить сумятицы и подчиниться ему.

Глава 32

— Ох, — выдохнула я, переводя дыхание, и начала подниматься, прижимая к себе простыню.

— Куда? Вернись! — потребовал Платон, заваливая меня обратно на своё влажное, разгоряченное тело.

— Пусти, я пить хочу, — запротестовала я и принялась отползать от любимого.

— Не-а, не пущу, — мужчина перевернулся, и я снова оказалась обездвижена под ним, — я, может, тоже не утолил свою жажду.

— Тем более, — уцепилась за возможность ретироваться и прийти в сознание после…такого, — давай прервёмся, попьём, отдышимся, успокоимся и поговорим в конце концов серьёзно.

Но Платон и не думал сдаваться, и отпускать меня, проводя требовательно ладонью по моей груди, опускаясь на живот и ниже. Я скрестила ноги и рукой зажала себя там. Да, в отнюдь не юные лета мне до сих пор стыдно называть некоторые вещи своими именами. Для меня слово «секс» то под запретом, и произношу я его шёпотом, чтобы никто не услышал и не отругал за сквернословие. А вот для моего Платонова-Волгина запретов нет.

— Или ты сама откроешь свою долину, и я утолю жажду по тебе, — любимый продолжает попытку вторжения своей шаловливой рукой в меня там, второй лаская грудь, — или буду тебя щекотать.

— Нет, — пискнула я, и мы оба звонко рассмеялись, — только не пытки щекоткой.

— Да, — он таки протиснулся одним пальцем между моими сжатыми руками и хитро улыбнулся, целуя меня в плечо.

— Нет, — тщетно запротестовала я, понимая, что опять капитулирую перед натиском Платона, изголодавшись по нему, его телу и нашим прелюдиям, — я боюсь щекотки, это запрещённый приём.