НЕ НОС

Гоголь Н.

Будучи ещё школьником, Иван Яковлевич состоял на учёте в милиции, так как неоднократно был пойман на воровстве вещей своих школьных друзей. Совершенно незаметно прошла граница, где детский возраст переходит в юношество, и на очередной краже Иван Яковлевич был пойман, препровождён в суд, где и получил свой первый и последний срок. Будучи юношей смышлёным, выросшим в «культурной столице» и впитавшим в себя воздух красот питерских подворотен, Иван Яковлевич неожиданно для себя открыл «в зоне» художественный талант. Не то, чтобы он прекрасно рисовал портреты Ильичей (Владимира и Леонида), но делал это, по крайней мере, лучше других. Поэтому он сразу был замечен начальством «зоны», и отсидка для него прошла относительно легко и почти полностью в «красной комнате», где он рисовал плакаты, лозунги, стенные газеты и выполнял другие поручения.

Понятно, что воровские авторитеты «зоны» не могли пройти мимо такого сидельца и после непродолжительного размышления, нашли и ему работу, с пользой для себя сообразно талантам Ивана Яковлевича,

а именно – художественная стрижка в пределах тех нормативов, которые позволял строгий режим «зоны». Надо сказать, что в этом деле Иван Яковлевич действительно оказался талантлив. Стоило ему только прищурить правый глаз, а левым взглянуть на клиента, как он уже сразу видел, что надо сделать с волосяным покровом клиента. Пощёлкав в воздухе ножницами, он принимался за дело, и уже через несколько минут клиент был готов и оказывался всегда весьма доволен.

Выйдя из «зоны», Иван Яковлевич остепенился. Его родители умерли, не дождавшись возвращения сына всего несколько дней. Да и как тут не умереть, когда на двоих уже довольно пожилых людей пришлось пол литра «палёной» водки, купленной на той же Сенной по случаю получения известия об освобождении сына. Ивану Яковлевичу пришлось по приезду в Питер сразу же идти в больницу, где он и получил в морге тела драгоценных родителей.

Погоревав совсем немного для соблюдения приличий, Иван Яковлевич женился на первой же попавшей в его поле зрения женщине, которой позарез нужна была питерская прописка и хоть какая-нибудь квартирка в городе. С работой оказались проблемы, поскольку начались ельцинские лихолетья, и человека со справкой об освобождении вместо трудовой книжки никто на работу брать не хотел. Спасибо супруге, Прасковье Осиповне – кормила и поила, хотя и ругалась на него без перерыва за его вынужденное безделье. Совершенно случайно Иван Яковлевич встретил своего седельника по «зоне». Седельник предложил сходить «на дело», но Иван Яковлевич отказался. Тогда седельник свёл Ивана Яковлевича с местным авторитетом – Кирпичом, – и тот устроил Ивана Яковлевича в салон красоты на Вознесенском проспекте, который сам и держал. В этом салоне обслуживалась питерская «братва» и «сестрички»: помимо разнообразных стрижек в салоне делались татуировки, вставлялись кольца в разные места, а особо приближённым делались интим-стрижки. Как раз на интим-стрижку и бросил Кирпич Ивана Яковлевича. Через некоторое время, после того, как Кирпича «замочили» в одном из ресторанов – «Джое», на углу канала Грибоедова и Ломоносовской улицы, – Иван Яковлевич стал кем-то вроде хозяина в этом салоне. Ну, если и не хозяином, то, по крайней мере, распределителем и организатором, поскольку практически всю выручку он, как и прежде, продолжал регулярно раз в две недели отдавать одному мрачному типу с большой бородавкой на носу.

Поскольку на вывеске заведения значилось «Тату и пирсинг на разных местах», то одно время в салон зачастили парами девицы-подростки, которые, держась за руки, карамельными ртами спрашивали:

– У вас тут из девочек Тату делают?

Иван Яковлевич долгое время не понимал, что именно хотят эти девицы и чего это они так цепко держатся за ручки, но после месяца таких походов один из посетителей рассказал ему, что, мол, сейчас среди девочек-подростков это так стало модно, держаться за ручки, делать вид, что они жить не могут иначе, как вместе и что это такая любовь и прочая, прочая, прочая, поскольку есть даже вокальная группа, называемая «Тату». Этот же посетитель, плюнув на пол, смачно сказал:

–Трахать их некому… Да и нельзя ещё – малолетки!

Иван Яковлевич, будучи по природе абсолютным натуралом, так и не понял, что такое Тату, и чего именно хотят подобные девицы, но понял главное – "нельзя, потому что малолетки" и тут же замазал на вывеске своего заведения слово "Тату", в результате чего получилось загадочное : «и пирсинг на разных местах».

Слава о достоинствах Ивана Яковлевича разнеслась по всему городу и он стал широко известен в определённых кругах. Как и прежде в зоне, Ивану Яковлевичу стоило только прищурить, теперь, правда, левый глаз, а правым взглянуть на волосяной покров интимного места клиента, окружающий это место ландшафт – рыхлое пузико «братков» или плоские трепетные животики «сестричек», как ему сразу становилось понятно, что надо делать. Пощёлкав в воздухе ножницами, он принимался за дело, и почти всегда получались изумительные интим-стрижки, окрашенные в самые различные цвета, подобранные по самому взыскательному вкусу и капризу заказчика. Бывали даже случаи, когда некоторые «братки» после стрижки не хотели одевать брюк, чтобы не помять произведение искусства и, придерживая свисающие брюха, укутанные простынками, плюхались на заднее сиденье стоящего во дворе "Мерседеса" и так без штанов мчались в баню к своим.

Иван Яковлевич, как и всякий порядочный русский человек, был страшный пьяница. Принеся из зоны от начальства поговорку: «Кто водку не пьёт, тот Родину продаст», Иван Яковлевич всячески старался не быть уличённым в продаже Родины.

Россию он любил страстно, до слёз. Правда, он не отдавал себе отчёт, за что, собственно говоря, он её любит. Не то, чтобы белые берёзки вызывали у него умиление или там, тропинка, убегающая по ковру луговой зелени к зарослям камыша, где за ним расстилается тихое болото с куликами и лягушками, способствовала замиранию сердца. Нет, будучи городским жителем, Иван

Яковлевич никогда русской природы не любил, и свежий летний воздух на утренней заре где-нибудь в поле у него вызывал всегда чувство тревоги. Но и питерские подворотни с запахами человеческой мочи и собачьего кала также не радовали Ивана Яковлевича – это были родные запахи особого рода, от которых трудно прийти в восторг, даже такому пропойце, как Иван Яковлевич. Иван Яковлевич любил Родину какой-то затаённой любовью, просто так, ни за что. А ведь и вправду, читатель, когда докучливая жена Вас спрашивает: «Ты меня любишь?» и, получив утвердительный ответ, продолжает: «А за что ты меня любишь?», разве Вы перечислите ей, за что именно Вы её любите? В лучшем случае, Вы пожмёте плечами и ответите: «Да так как-то… За всё…». И не дай Вам бог, читатель, сесть и задуматься: «А за что, собственно говоря, я люблю свою жену?» Может ведь оказаться, что и не за что! Знал я тут одного, кто задал себе такой вопрос… Но, впрочем, эта другая история, а мы говорим об Иване Яковлевиче и его неизъяснимой любви к Родине.

Последствием этой любви было то, что Иван Яковлевич всегда ходил на все выборы и всегда голосовал, как надо начальству и Родине. Скажет Родина устами власти, что надо голосовать за партию «Наш дом – Россия», так он и голосует за «Наш дом – Россию»; сказано – за «Единую Россию», так он и голосует за «Единую Россию»; надо за Президента, так он и за Президента проголосует. А как можно отказать любимой?

Несмотря на постоянное ночное пьянство, распевание песен по ночам под звуки телевизионных передач – новостных или MTV, Иван Яковлевич каждое утро в одиннадцать был на работе, хотя первые клиенты начинали подтягиваться ближе к двенадцати. Иван Яковлевич был большой циник, и когда налоговый полицейский Ковалёв обыкновенно говорил ему во время бритья: «От тебя, Иван Яковлевич, вечно воняет перегаром водки с добавлением лука и чеснока», то Иван Яковлевич отвечал: «А чем ещё от меня должно вонять? Тройным одеколоном, что ли?» – «Уж не знаю братец, чем от тебя должно вонять, только ты бы или пил что-нибудь другое, или закусывал водку не чесноком, а сёмгой, например», говорил налоговый полицейский, – и Иван Яковлевич, пробормотав под нос что-то типа: «Мы не налоговые полицейские, чтобы взятки брать, да сёмгу жрать», но так, чтобы Ковалёв не слышал, продолжал намыливать ему соответствующие стрижке места.

Так вот, этот весьма почтенный гражданин, Иван Яковлевич, уже находился на Банковском мосту. Он, прежде всего, осмотрелся. По мосту туда-сюда шныряли студенты и студентки финэка. При появлении последних, свёрток в кармане начинал подозрительно шевелиться, и при этом у Ивана Яковлевича не было решительно никакой возможности вынуть его из кармана. Обилие студентов объяснялось тем, что как раз в это время в финэке должна была состояться встреча преподавателей и студентов университета с каким-то высоким чином из Москвы: то ли членом Государственной Думы, то ли членом Совета Федерации, то ли вообще членом Правительства, словом, приспичило этому члену оказаться в финэке как раз тогда, когда у Ивана Яковлевича в кармане лежал предмет, от которого очень надо было избавиться. Выбрав минуту, когда на мосту появились пенсионеры-туристы из Китая, которые тут же стали по одиночке и гурьбой фотографироваться на фоне грифонов, а «не нос», понятное дело, принял свои естественные размеры и перестал подавать признаки жизни, Иван Яковлевич нагнулся на перила – будто бы посмотреть под мост: много ли рыбы бегает, плавают ли пустые бутылки из-под пива и всякой колы, и швырнул потихоньку тряпку с «не носом» в воду под мост. Почувствовав, как будто бы огромная тяжесть свалилась с его плеч, он глубоко вздохнул и даже весело усмехнулся. Таким его физиономия и уехала в Китай, поскольку, забыв о привычной осторожности, он попал своей физиономией в центр кадра, который делал очередной китайский турист. А так как улыбка была весьма искренней и радостной, то в кадре вышел настоящий русский, горячо любящий свою Родину, окружённый весёлыми китайскими пенсионерами на фоне грифонов и только что отреставрированного фасада здания бывшего первого Императорского банка России. Фотография вышла такой удачной, что некоторые китайские рекламные агентства выкупили её у фотографа и поместили на календари, которые с успехом продавались по всему Китаю. Но сейчас не об этом.

Иван Яковлевич, ощутив огромную радость, решил перейти мостик и спросить кружку пива в одном из заведений общественного питания по ту сторону мостика, как вдруг заметил в конце моста надзирателя благородной наружности, но в штатском. Он обмер, поскольку за срок своей «отсидки» легко научился распознавать «начальника» от «гражданина начальника», а надзиратель был как раз «гражданином начальником». Но и сам «гражданин начальник» был человеком с большим опытом, потому он не менее легко различал «товарища» от «гражданина» и давно почувствовал в Иване Яковлевиче «гражданина», поэтому он кивал Ивану Яковлевичу пальцем и говорил:

– А подойди-ка сюда, любезный!

Иван Яковлевич, зная форму, снял фуражку и, подошедши, проворно, сказал:

– Здравствуйте, гражданин начальник!

– Нет, нет, любезный, не здравствуйте; а скажи-ка, любезный, что это ты там делал на мосту, да ещё в окружении иностранных граждан из дружественного нам Китая, да ещё в тот момент, когда в университет должен подъехать важный член из Москвы?

– Ей богу, гражданин начальник, проходил мимо, да посмотрел только, шибко ли вода идёт, как там пустые бутылки плавают!