Не от мира сего-3
Шрифт:
И побежали они еще быстрее, потому как в этом им помогли трое парней, держащих в руках, как невод, еще одну доску. Ею они загнали всех горящих праведным гневом дружинников в скользкую глину, перемешанную с прелой травой, каким-то дерьмом и водой. Не устоял на ногах никто, все уехали к манящей черноте ледяной Волховской водицы. Фома Толстой, бывший главным загонщиком, тем, что посередине, вытер тыльной стороной ладони выступивший пот.
В это же самое время остальные товарищи Буслаева, предводительствуемые Костей Новоторжениным, наматывая на кулаки свои кушаки, бежали к
Василий все рассчитал верно: стратегически выгодную для нападения позицию Александр займет заранее, с восходом солнца, устроит засаду и будет ждать людей противника для избиения. То, что ливов набралось чуть больше десятка человек, он уже знал. Не знал только того, что часть из них уже ночью пробралась под стены монастыря, расселась на принесенных досках, укрылась мешковиной и принялась ждать сигнала — крика Потани про козлов. А другая часть товарищей Васьки разминала руки на тихой улочке, в конце которой в засаде томился засадный «полк» Александра.
Силы уравнялись, Костя с товарищами, воодушевленный проделанной коллегами работой, схлестнулись с княжими людьми, ловко орудуя кулаками и ногами. Так драться можно, так, даже, как-то по-честному.
На почти построенном зимой новеньком мосту собралась толпа. Это был первый мост в Новгороде, соединяющий оба берега, раньше все как-то переправами пользовались, либо по льду бегали. Народ от души потешался над барахтающимися в воде, цепляющимися за кусты, осоку и даже лед дружинниками. Они кричали, улюлюкали и одобрительно взвывали, когда очередной княжий человек без чувств падал под ноги бьющимся.
Александр глазам своим не верил: так быть не должно. Он, победитель свеи, и прозванный «Невским» по этому поводу, оказался бит какими-то ремесленниками, какими-то староверами, какой-то чернью. Хорошо, что сам не сунулся на этот чертов берег. Однако так это дело оставлять было нельзя. Нукеры-бодигарды невозмутимо замерли, глазея по сторонам. Им-то что? Дело телячье: обделался — стой молча. Александра била дрожь, ноздри тонкого носа трепетали, словно крылья. Он выхватил у одного из своих людей из-за спины арбалет, рычагом взвел тетиву, прицелился и спустил курок. Болт, вылетевший из направляющей, был не охотничий, не тупой на конце, но князь об этом не думал.
А внизу Фома Толстой, схватился рукой за грудь и удивленно посмотрел на торчащее между пальцев оперение толстой стрелы. Удар болта отбросил его с твердой земли навзничь в грязь.
— Простите, — сказал он и медленно поехал вниз, туда, откуда старались выбраться перемазанные глиной дружинники князя. Никто из них не попытался остановить тело могучего гравера, оно скользнуло в воду, проплыло несколько сажен по течению, а потом его затянуло под лед.
Все замерли. Василий посмотрел наверх, туда, где стоял Александр, все еще держащий в руке арбалет. Их взгляды на долю мига встретились. Потом князь побежал прочь. Буслаев тоже не остался на месте.
Васька схватил две доски, перекладывая одну за другой, спустился к реке и таким же образом достиг льда. Подхватив их на плечи, заспешил к другому берегу, стараясь не отрывать
Потаня Хроменький понял все: князь побежал на другую сторону реки в Детинец, чтобы укрыться там в Судейском городке. Буслаев бросился ему наперерез. Если успеет, Александру с его прихвостнями не жить. А потом не жить и самому Ваське. Даже властитель Магнус спасти не сумеет.
— Костя! — сказал он товарищу. — Бегом к матери Буслая. Только она удержит сына. Только Омельфа Тимофеевна способна унять его гнев. Быстро приведи, принеси ее на мост.
Новоторженин не стал переспрашивать, умчался, даже кровь с кулаков не вытер.
Васька, один раз провалившись в какую-то промоину, выбрался из нее с помощью все тех же досок. На тот берег он забрался, ни разу не остановившись, чтобы перевести дух. Выбежал на мост и понял, что не опоздал. Народ от него, грязного, мокрого, окровавленного, попятился по сторонам. Образовался свободный от каких бы то ни было препятствий путь с левого берега на правый. С одной стороны стоял, расставив ноги, Василий Буслаев. На другую сторону вбежал и тут же замер князь Александр по прозвищу Невский с тремя телохранителями. Их взгляды опять встретились.
Лив был безоружен, поэтому слэйвину пользоваться чем-то, кроме своих конечностей, тоже было нежелательно. Народ, которого собралось слишком много, мог не одобрить ножей, вилок и иже с ними.
Два телохранителя, оскалившись, без всякого понукания (нукеры, что и говорить) побежали на Буслая. Тот не устремился к ним навстречу только потому, что пытался привести свое дыхание в норму. Один из стражников остался подле своего князя, видно так у них было положено: мало ли кто, заметив беззащитность Александра, сразу же примется на него покушаться.
Подбежавшие телохранители были юркие, как хорьки. Оба их удара, у одного — с ноги, у другого — рукой, достигли своей цели. Они не учли только одного: лив их встретил не грудью, а повернулся боком — так значительно сужалась область, куда можно попасть. К тому же он был изрядно вымазан скользкой грязью, отчего оба нукера, угодив в свои цели, слегка провалились вперед, как бы проскользнувшись.
Того, что лягался, Васька принял в объятия и слегка придавил, второго сам толкнул ногой, посему тот, споткнувшись, упал на спину и попытался ловко кувыркнуться через голову. Он бы поднялся на ноги, да Буслай швырнул в него придавленного, а потом пнул, как мешок с соломой, попавший под ноги. И один, и второй нукер улетели к зрителям, а там разумно решили больше не участвовать в конфликте, притворившись смертельно обиженными и, как бы, без чувств.
Василий пошел навстречу к очень недовольному князю. Тот сказал своему стражнику:
— Ну чего ты стоишь? Иди и всыпь этому смерду как следует.
Словно хорошо натасканный пес, телохранитель припустил к ливу. Даже глаза, кажется, закрыл. Поэтому, наверно, и промахнулся, пробежал вперед тройку-четверку шагов, да и опал на настил, подломившись в коленях. Никто ничего не понял, а разбираться, в чем тут дело, было явно некогда: Буслаев приблизился к Александру.
— Сам ты смерд, — сказал Василий.