Не от мира сего
Шрифт:
— Это не яд. Это гораздо приятнее.
Илейко пригубил свой кубок, потом глотнул еще и еще, пока не показалось дно: питие было чуть терпким, игристым и прекрасно утоляющим жажду. Только сейчас он понял, как же ему хотелось пить. Вся эта беготня сквозь хибары, танцы с безумцами и метание собак побудила чрезвычайную жажду в организме.
Девушка налила еще, лучезарно и как-то хищно улыбаясь.
— К нам сюда, вообще-то, ливы не ходят, — сказала она. — Им нельзя здесь быть: теряют контроль над собой. От этого все неприятности.
—
— Спросил?
— Не успел, — засмеялся он — почему-то это показалось забавным.
— Недавно были норманны. Их Торстейн водил за Гандвик. Им тоже нельзя развлекаться — буйные очень. И так-то мертвые, но бесчинствовали, как живые. Голыми руками делали то, что не каждый оружием способен. Порушили все и ушли, — сказала девушка.
— Постой, как это — мертвые? — удивился лив.
— Да так! — глаза красавицы заблестели совсем рядом. — Я же вижу судьбу. Я умею отличать живых от мертвых. Вот у них — впереди ничего. Позади — много. Оставили жизнь свою где-то. Никто живым до родных берегов не доберется. Хочешь, и тебе все расскажу?
Ее дыхание теплом почувствовалось где-то на руке с почти пустым уже кубком. Девушка внезапно покачнулась. Или — это его повело? Илейко обернулся по сторонам — нет, не он.
— Тебе пора, герой, — внезапно сказала она. — Тебя приняли за норманна. Поэтому и попытались прогнать.
— Убить? — поправил лив.
— Убивать будут позднее, — ответила девушка и снова покачнулась. Казалось, она опьянела. Ее глаза уже не смотрели на гостя, веки пытались сомкнуться. Илейко одним глотком докончил содержимое кубка, подхватил ее и опустил на подушки. Теперь качнуло его.
Надо было выходить на свежий воздух, проветрить голову. Расплачиваться за вино вроде бы было не с кем, оставлять деньги просто так без присмотра рука не подымалась. Он пробормотал: "Спасибо этому дому", и откинул полог на улицу.
Место оказалось совсем незнакомым, что не удивительно: он знал только коновязь с Заразой, а больше ничего. Спросить у кого, как пройти — нельзя. Опять примут не за того, порежут по устоявшимся здесь обычаям. А резаться не хочется. В крайнем случае, в кости. Но он никогда не играл ни в кости, ни в грюхи — ни во что азартное. В Кеми — все играют. А ливы не умеют. Потому что игра — это обман. Азарт — это болезнь. Кто обманывает — тот врет. Всех врунов надо давить, как котов. Зачем же котов-то? Они великолепно урчат. Успокаивают, и хочется спать.
Илейко осознал, что в голове совершеннейший туман. А все оттого, что безумно хочется спать. Хоть прямо здесь, посреди улицы. Но валяться под забором нельзя: оберут до нитки. Под ногами у Заразы можно — она защитит. А вот идут те, кто сейчас потребуют объясниться: кто, откуда, почему?
Небольшой отряд стражников, вооруженных какими-то кривыми палашами направлялся явно не мимо. Сомнений быть не может, потому что выбежавший вперед чиганенок показывает на него своим
Илейко повернулся прочь от важно приближающихся стражников и ускорил свой шаг. Точнее, он попытался это сделать, но потерял равновесие и упал на одно колено.
Красавица-чиганка уснула, теперь уснет он. Вино сделано из сон-травы, каким всех богатырей потчуют в сказках. Вкусное вино, следует признаться. Только пить его нельзя. Разве что за компанию. Но не было у него компании. Та, что смеялась гадким смехом, хотела суп из него сварить и потом съесть вместе с табором и собаками. Но собак он всех повыбрасывал в пропасть. Так что есть некому.
Овраг! Надо идти к оврагу! Илейко потряс головой и двинулся по дороге под уклон. Овраг там, где низко. По нему он дойдет до коновязи. Но кто-то схватил его за плечо.
Лив обернулся и увидел шевелящиеся губы одного из стражников. А рядом стоял чиганенок и радостно скалился. Он смеялся над ним, он радовался обману. Такой маленький, а уже гад.
Илейко сдернул с себя чужую руку, да так, что ее хозяин взмахнул ногами и упал на спину. Лив встал одной ногой ему на живот и постарался эту руку, которую еще сжимал, оторвать. Пальцы соскользнули и вырвали рукав. Ну и ладно, тоже пригодится.
Чиганенок изменился в лице, а когда Илейко щелкнул его по носу чужим рукавом, завалился на спину и, по устоявшейся привычке, изобразил падучую: заколотил ногами и стал выдавливать из себя пену. Сбоку люди тоже зашевелились, выхватывая свои палаши. Они открывали свои рты, отчего стали похожи на вытащенных на воздух рыб: такой же рот бубликом и те же удивленные глаза.
Илейко крутанулся в приседе, будто в танце, и не упал от этого. Упал ближайший стражник, зацепленный ногой, выпустив свой палаш. Лив его подхватил и плашмя ударил лежавшего — тот сразу притих, прекратив дрыгаться.
Оставшиеся двое стражников попятились, не решаясь напасть. Они помнили, что самое важное на этом свете — это жизни. Причем их собственные, а также прочих стражей. Никто не может на них покуситься. Двое их товарищей лежали явно не в себе: у одного — вывихнута рука, другой — вообще без чувств. Да еще чиганенок пятками выбивает лунки в грязи. А этот норманн — хоть бы хны. Качается, как былинка на ветру, мутными глазами вертит, но не падает. А так все хорошо начиналось! Опоили, обобрали, упаковали — и дело в шляпе. Все довольны, всем хорошо. Имелось в виду — стражникам и чиганам.