Не открывая лица
Шрифт:
— С документами провал, — продолжал железнодорожник, не оборачиваясь. — Мы заготовили по старому образцу, а оказывается — введена новая форма. Получишь на месте. Главное — добраться. Сумеешь?
— Где косметика? — вместо ответа спросила Оксана.
Она торопливо натягивала на ноги белые фетровые сапожки, обшитые желтой кожей, с кожаными кокетливыми кисточками на голенищах.
— Как?! — не понял железнодорожник.
— Духи! Помада! Зеркало! — раздраженно крикнула Оксана.
— Все в корзинке. Там и крестик, часы, браслет… Вместо документов приказано дать новый дополнительный адресок. Станция Узловая, пятая
Ответа не последовало. Железнодорожник тревожно оглянулся. Оксана сидела в неудобной позе со шпильками во рту и, заглядывая в подвешенное на ручку дверцы зеркало, досадливо морщась, завивала пальцами локоны, ловко, рядышком укладывая их на голове и прихватывая шпильками.
— Чего копаешься? — железнодорожник начал нервничать. — Осталась минутка. Локоны после.
— Нет уж, — освободив рот от шпилек, спокойно отозвалась Оксана. — Без документов, так хоть с немецкой прической… Тормозните!
Железнодорожник сбавил газ, взвизгнули тормозные колодки.
Оксана осторожно, чтобы не потревожить локоны, накинула на голову цветной гарусный платок и одела щегольской женский полушубок, изящно отороченный золотистыми смушками.
— Прыгаю!
Девушка уже поставила ногу на подножку, когда железнодорожник окликнул ее:
— Ласточка!
Они обменялись на прощанье не рукопожатием, а лишь короткими выразительными взглядами. “Смотри в оба! Ошибка — смерть”, — сказали черные, суровые мужские глаза, сами привыкшие смотреть в лицо смерти. “Все знаю. Не беспокойтесь — вывернусь!” — ответили бесстрашные девичьи глаза.
И, бережно поддерживая правой рукой корзинку, Оксана спрыгнула в снег.
Дрезина, прибавляя ход, неслась к станции.
…Однорукий дежурный по станции Дмитро Гудзюк и стоявший рядом с ним гитлеровский солдат знали уборщицу Оксану Стожар в лицо. Гудзюк, как и большинство жителей Ракитного, считал ее “фашистской шкурой”, по собственной воле и прихоти пошедшей в услужение к гитлеровцам. По мнению солдата, это была строгая, красивая русская дура, мечтающая выйти замуж за немецкого офицера.
Но когда мимо, обдав их запахом тонких французских духов, прошла, капризно искривив накрашенные губы и слегка раскачивая в руке ивовую корзинку, красивая, нарядно, но по-дорожному одетая девушка, Гудзюк оторопело скользнул взглядом по ее стройной фигуре спортсменки и подумал с затаенной злобой: “Откуда взялась эта немкеня? Едет в эшелоне, что ли? Ишь, черт, как выхаживает, стерва, будто по своей земле!”
Что же касается промерзшего до костей солдата, то, увидев девушку, он почему-то вспомнил свой родной, чистенький городок на берегу Эльбы, первую любовь, первый поцелуй и многое другое, дорогое ему, уже далекое, от воспоминания о котором у него заныло сердце. “Счастливчики — эти штабники, возят с собой баб, разодетых в трофейное барахло”.
А “немкеня” с независимым видом, едва приметно улыбаясь каким-то приятным мыслям, шагала вдоль готового к отправлению состава. Она была слишком занята своими мыслями и не обращала внимания на угрюмо-злобные взгляды понурых, плохо одетых, озябших ракитнянских женщин, сгребавших деревянными лопатами снег с путей, и на
Полицай Чирва, приставленный надсмотрщиком к женщинам, работавшим на станционных путях, с винтовкой на плече и увесистой, подвешенной к руке на ремешке дубинкой, сделал несколько шагов по направлению к составу, чтобы получше рассмотреть “фрау”, одетую в красивый русский полушубок. Уж Чирва-то знал Оксану — еще сегодня утром он видел ее в комендатуре. И странно, лицо “фрау” показалось ему удивительно знакомым. То озабоченно хмурясь, то трогая свои толстые губы неуверенной глуповатой улыбкой, он сделал еще несколько шагов, меряя взглядом приближавшуюся к нему девушку.
“Немкеня” шла на полицая, не сбавляя шага, и вдруг подняла на него равнодушно презрительный взгляд, очевидно, недоумевая, почему этот болван с дубинкой загораживает ей дорогу… Но ведь именно эти глаза и казались так мучительно знакомыми Чирве.
— Ослиная морда, вы что, любите получать по физиономии? — бесстрастным тоном произнесла девушка по-немецки.
— Не понимаю… — смущенно пожал плечами полицай.
Торопливо шагнув в сторону, он осклабился виноватой, растерянной улыбкой и, когда девушка прошла мимо, услышал тихо и презрительно брошенное ею слово: “Швайн”. Полицай смутился еще больше и покраснел — это слово ему часто приходилось слышать от гитлеровцев… “Черт возьми! Чуть было не влип в историю. Обознался…”
Еще один человек следил за “немкеней”. На запасном пути стояла несколько минут назад прибывшая на станцию мотодрезина. Приподняв крышку капота, в моторе копался смуглолицый железнодорожник. Он то и дело бросал незаметные, тревожные взгляды на девушку. Когда на ее пути возник полицай, железнодорожник решительно шагнул вперед и уже раскрыл было рот, чтобы крикнуть и этим отвлечь внимание полицая. Но кричать не пришлось. Увидев, что полицай торопливо и почтительно уступил дорогу девушке, железнодорожник остановился и облегченно вздохнул.
В середине длинного состава виднелись три пассажирских вагона. Девушка шла к ним, изредка, как бы невзначай, поглядывая на протянутые по крышам теплушек тонкие желтые телефонные провода. “В пассажирских вагонах — офицеры. Но в каком же из них находится комендант эшелона? Ага — провода обрываются у третьего. Комендант там, он связан телефоном с часовыми на паровозе. Решено — сажусь в первый”.
Заныли, заскрипели сжимающиеся пружины буферов, Машинист осаживал состав, чтобы легче было взять с места. Девушка продолжала идти не спеша, хотя от первого пассажирского вагона ее отделяли еще несколько теплушек. Какой-то бравый обер-ефрейтор приоткрыл дверь своей теплушки пошире, нагнулся и, улыбаясь светлыми нагловатыми глазами опытного сердцееда, сказал громко:
— Фрейлейн, вы рискуете остаться, а в нашем вагоне так уютно и тепло…
Девушка поблагодарила его ироническим кивком головы и ускорила шаги. На площадке первого пассажирского вагона стояли два офицера — приземистый, широкий в плечах майор с несколькими, точно вколоченными в его выпуклую грудь крестами на мундире и еще по-юношески тонкий лейтенант. Оба — летчики. Офицеры, вытягивая шеи, с нескрываемым любопытством смотрели на приближающуюся девушку, и на их лицах начали появляться удивленные, вопрошающие, галантные улыбки.