Не отпускай
Шрифт:
Но не только, это означает и привлечение Оги.
Я бы с этим не торопился. Нет причин сыпать соль на его рану, в особенности если Оги предпринимает некоторые шаги в личной жизни. Но утаивать что-то от Оги не в моем стиле. Я бы не хотел, чтобы он решал, что мне можно делать, а что нельзя. Я должен относиться к нему с таким же уважением.
И все же Оги – отец Дайаны. Это будет нелегко.
Я выезжаю на 80-й хайвей, нажимаю кнопку на рулевом колесе и говорю моему телефону, чтобы соединил меня с Оги. Тот отвечает на третий звонок.
– Привет, Нап!
Оги – крупный старик с бочкообразной
– Вернулись с Хилтон-Хед?
– Вчера вечером.
– Значит, вы дома?
– Да, я дома. Что там случилось?
– Можно мне заглянуть к вам после смены?
– Да, конечно, – отвечает он после паузы.
– Как отдыхалось?
– До встречи. – Оги отключается.
Я прикидываю, был ли он один, когда мы разговаривали, или его новая подруга все еще с ним. Было бы неплохо, думаю я, но, в общем-то, это не мое дело.
Оги живет в кирпичном доме на Оук-стрит в районе, который вполне можно назвать «Берлоги разведенных мужей». Он переехал туда «временно» восемь лет назад, оставив Одри, матери Дайаны, дом, в котором они воспитывали их единственного ребенка. Несколько месяцев спустя Одри продала дом, не поставив Оги в известность. Одри сделала это – она сама мне об этом как-то сказала – в большей степени ради Оги, чем ради себя.
Оги открывает мне дверь, и я вижу в прихожей за его спиной клюшки для гольфа.
– Так как оно было на Хилтон-Хед? – спрашиваю я.
– Отлично!
– Вы брали их с собой? – Я показываю на клюшки.
– Ну, ты настоящий детектив.
– Не люблю хвастаться.
– Брать – брал, но не играл, – говорит Оги.
Это вызывает у меня улыбку:
– Значит, все было хорошо с…
– С Ивонной.
– С Ивонной, – повторяю я, вздергивая бровь. – Отличное имя.
Оги отходит от двери, впуская меня, и говорит:
– Не думаю, что из этого что-нибудь получится.
Сердце у меня падает. Я никогда не видел Ивонну, но по какой-то причине представляю ее как уверенную в себе женщину с громким гортанным смехом, которой нравилось брать Оги под руку, когда они прогуливались по берегу около их отеля. Я чувствую утрату того, кого я никогда в жизни не видел.
Я смотрю на него, он пожимает плечами.
– Будет другая, – говорит Оги.
– Рыбы в море хватает, – соглашаюсь я.
Предполагать, что интерьер жилища Оги традиционный, отвечающий всеобщему образцу, было бы неверно. Оги любит посещать ярмарки местного искусства и покупает картины. Он меняет их местами, никогда не держит на одном месте больше месяца-двух. Дубовый книжный шкаф со стеклянными дверцами набит книгами. Оги самый жадный читатель из всех, кого я знаю. Он разделил свои книги на две простые категории: художественные и нон-фикшен, – но расставил их не по порядку, даже не по алфавиту.
Я сажусь.
– Ты не на службе? – спрашивает Оги.
– Нет. А вы?
– Тоже.
Оги все еще капитан Вестбриджского полицейского отделения. Через год он уходит в отставку. Я стал копом из-за того, что случилось с тобой, Лео, но я не уверен, что я стал бы полицейским без наставничества Оги. Я сижу в том же роскошном кресле, что и всегда, когда прихожу к нему.
Он протягивает мне бутылку вина. «Шато О-Байи» 2009 года. В розницу стоит около двух сотен.
– Отличное вино! – говорю я.
– Открывай.
– Вам бы оставить ее для какого-нибудь особого случая.
– Разве твой отец так нам говорил? – Оги берет у меня бутылку, ввинчивает штопор в пробку.
– Нет, – улыбаюсь я.
Мой прадед, часто рассказывал отец, хранил свои лучшие вина для особых случаев. Его убили нацисты, занявшие Париж. Они же выпили и его вино. Урок: никогда не откладывай на потом. Когда я рос, мы всегда пользовались только лучшими тарелками. Лучшим постельным бельем. Пили из уотерфордского хрусталя. Когда отец умер, винный погреб был почти пуст.
– Твой отец использовал слова покрасивее, – замечает Оги. – Я предпочитаю цитату из Граучо Маркса [13] .
– Какую?
– «Я не пью вино, пока оно не выстоится». Вот оно и выстоялось.
Оги наливает вино в один бокал, потом во второй. Один передает мне. Мы чокаемся. Я слегка раскручиваю бокал, вдыхаю аромат. Ничего слишком показного.
Прекрасный букет: черника, слива, черносмородиновый ликер, а главная нота – можете мне поверить – стружка графитового карандаша. Я делаю глоток – сочность и спелость ягод, свежесть, яркость. Послевкусие длится не меньше минуты. Впечатляет.
13
Граучо Маркс – американский актер-комик, писатель, звезда театра, кино и телевидения, известен как мастер спонтанной остроумной шутки.
Оги ждет моей реакции. Мой кивок говорит ему обо всем. Мы оба смотрим на то место, где сидел бы отец, если бы был с нами. Боль утраты вибрирует где-то в глубине моей груди. Ему бы понравилась эта минута. Он ценил и вино, и эту компанию.
Отец точно подпадал под французский штамп «joie de vivre», что приблизительно можно перевести как «бурная радость жизни». Я не очень уверен в этом определении. Мой собственный опыт говорит, что французы любят чувствовать. Они в полной мере воспринимают как великую любовь, так и великую трагедию, не отступая или не занимая оборонительной позиции. Если жизнь бьет их в лицо, они выставляют подбородок и наслаждаются мгновением. То есть живут полной жизнью.
Таким был мой отец.
И вот почему я был для него большим разочарованием, Лео.
Так что, возможно, в важных делах я вовсе и не франкофил.
– Так с чем ты пришел, Нап?
Я начинаю с убийства Рекса, а потом ошарашиваю Оги отпечатками пальцев Мауры. Он с излишней осторожностью пробует вино. Я заканчиваю историю.
Я жду. Он ждет. Копы умеют ждать.
Оги поднимается.
– Это не мое дело. То есть не моя работа размышлять, что тут к чему. Но по крайней мере, ты теперь знаешь.