Не отпускаю
Шрифт:
— Полина, — пауза на его затяжку, — Да, я изменил тебе с…, - он не произносит имя своей любовницы, потому что я его перебиваю.
— Сколько это продолжалось? — спрашиваю я. — И кого ты трахал до нее?
— Разве это имеет значение?
— Имеет! — слишком эмоционально произношу я, сжимая кулаки, комкая свое пальто, пытаясь быть спокойной, но где-то глубоко внутри я плачу, надрывно оплакивая нашу любовь. — Хотя ты прав, это не имеет значение. Ты все равно не скажешь правду. А даже если скажешь, я не поверю. Просто ответь, зачем? Почему? Зачем ты предал НАС? И были ли мы вообще…, глотаю слова вместе с комом в горле. Хочется вновь кинуться на него с кулаками и бить со всей силы, чтобы хоть немного избавиться от боли, которую он мне причинил.
— Полина, мы есть.
— Ну уж попытайся, — язвительного прошу я, горько усмехаясь.
— Ты моя женщина, моя жена. Моя солнечная нежная девочка, которую я люблю. А она просто шлюха. В определенный период мне просто необходима такая женщина. Когда все плохо, или возникают определенные трудности. Мне необходим такой секс. Я так устроен, всегда был таким…
— Какой такой секс! — спрашиваю я, резко оборачиваюсь, смотря в его темные глаза.
— Я не такой каким ты меня видишь. Можешь назвать это, как угодно. Извращением, чем-то грязным и так далее. Мне просто необходим грубый, жесткий, животный и где-то ненормальный секс, хотя, смотря, что считать ненормальным. А ты не такая, я не могу так с тобой. Ты из другого мира, ты моя солнечная неземная девочка. Моя любовь и мое душевное тепло. А они грязь, которая мне необходима. Кто-то вымещает свой гнев или негатив, накопившийся внутри в спорт, алкоголь, экстрим, а я в секс. Дело не в тебе, дело во мне, Полина, — он глубоко вдыхает, и сам отводит от меня взгляд, прикуривая очередную сигарету. А я хлопаю ресницами и ничего не понимаю. Наш секс никогда не был совсем нежным и ванильным. У нас было все, и страсть и грубость, Вадик всегда срывался в конце и брал меня грубо, иногда стискивая мои бедра до синяков и мне это безумно нравилось. Для меня это было показателем насколько я ему нужна, и показателем его любви. Да, возможно я ничего не знала о сексе до Вадима. Он всему меня научил…
— Ты сказал ОНИ. То есть их было много? И они были всегда в нашей жизни? Все семь лет ты жил со мной и одновременно трахал других, выпуская пар? Ты занимался с ними сексом, а потом трогал меня!? Ложился со мной в постель, изображая тепло и нежность!? Лучше бы ты имел меня жестко и грубо как угодно, как тебе хочется! Но со мной! Понимаешь!? А так я чувствую себя грязной! Мы словно спали все вместе, втроем. Меня тошнит от этого, понимаешь? И боль в груди разливается. Она будто засасывает меня в какую-то черную дыру, лишая кислорода. Я нормально дышать не могу. Я так тебя любила, что была готова на все, ради тебя и твоей любви. А ты, ты предпочел трахать других, предавая меня, и наши чувства, если они конечно были обоюдны, — я вновь срываюсь, и начинаю кричать, чувствуя, как глаза наливаются слезами, а раны в груди вскрываются, начиная кровоточить, заливая весь мой организм, который начинает гореть в какой-то агонии. Я думала, что проблема она глубже, а оказалось все банально. Дело в сексе. Я оказалась ничем и никем в постели и не удовлетворяла его. Дышу глубоко, чтобы не разрыдаться перед ним и не выглядеть жалкой, ни на что неспособной в этой жизни. Закрываю лицо руками, облокачиваюсь на свои колени, пытаюсь прекратить истерику, которая уже сжирает меня изнутри.
— Помнишь, как через год после свадьбы, у меня начались проблемы с бизнесом. Меня обложили рейдеры и хотели отжать бизнес отца? — после минутного молчания вдруг спрашивает он. — Так вот, я сидел в своем кабинете и пил коньяк из горла, ища выходы. Ты пришла ко мне, обняла и спросила, как ты можешь мне помочь? Я поцеловал тебя, укусил за губу, а потом намотал волосы на кулак, дергая, вынуждая смотреть в глаза, ты тогда так испуганно на меня посмотрела, с каким-то застывшим ужасом в глазах и сказала, что в этот момент у меня был очень пугающий темный взгляд. Я тогда был не пьян, как сказал тебе потом, я просто понял, что все это не для тебя. Ты нежная и ранимая. И я не хотел рушить твой внутренний мир. И я считаю это правильным. Настоящая женщина, мать, жена должна быть такой, — резюмировал Вадим, а в его голосе проскользнуло какое-то сожаление, от которого я чувствую себя ущербной.
— Разве это любовь? —
— Как бы цинично и кощунственно это ни звучало, но я разделяю понятия любви и секса, Полина, — он прикасается к моей руке, в желании потянуть на себя, а я отскакиваю от него. Мне разговаривать и ощущать его рядом невыносимо. А его прикосновение сейчас ощущаются словно ожоги, которые расползаются невыносимым болевым жаром.
— Кто ты вообще такой? Кажется, я тебя совсем не знаю.
— Хочешь покажу, — спрашивает он, но не ждет ответа, резко хватает меня за запястья и грубо притягивает к себе. В нос бьет его до боли любимый запах, только сейчас он мне кажется не свежим, а отравляющим. Я чувствую его сильное, напряженное, словно каменное тело, тяжелое обжигающее лицо дыхание и меня начинает лихорадить. Трясти в его руках, как ненормальную. Хочу вырваться, но он не отпускает, до боли сжимая мои запястья. Потом перехватывает большой сильной ладонью мои руки, а другой рукой обхватывает скулы, вынуждая смотреть в темные, пугающие глаза. И я застываю, смотря на него словно загипнотизированная. На секунды я забываю обо всем на свете. Да, его грубость и взгляд вызывают страх, но он какой-то иной, он завораживающий до такой степени, что мне хочется понять, что скрывается за гранью этого страха. Сглатываю, когда он тянется к моим губам, не отрывая взгляда. Его скулы напряженные, дыхание учащается и мне кажется, что я сейчас рядом с другим человеком. Наша близость всегда начиналась с ласки и долгой нежной прелюдии. Эта мысль меня отрезвляет словно пощечина, я вдруг четко представляю на своем месте Валерию, в том самом туалете на приеме. И именно сейчас четко осознаю, что даже если прощу его когда-нибудь, то все равно никогда не смогу быть с ним рядом. Каждый раз, когда мы будем ложиться в одну постель, меня будут преследовать картины того дня, отравляя душу, душа отвращением и дикими приступами ревности с едким запахом предательства. Когда Вадим прикасается к моим губам, но не целует, а прикусывает мою губу, я накрываю его грудь и со всей силы на которую способна отталкиваю его от себя. Он резко отпускает меня, и я по инерции отшатываюсь назад, ударяясь об боковое стекло машины.
— Не прикасайся больше ко мне никогда! — четко со злобой, накатившей на меня, проговариваю я. А Вадим вдруг как-то зло усмехается и закрывает глаза, словно пытается прийти в себя, а когда открывает, его взгляд становится теплым. Я действительно его не знаю. В нем словно живет два человека. Но это уже неважно.
— Что и требовалось доказать, — садится ровно, откидывается на спинку сиденья, запрокидывая голову.
— Ты даже сейчас не можешь попросить прощения. Что ты за человек то такой!? Всего два слова «прости меня».
— Если я скажу эти слова, ты меня простишь и будет все как прежде? — спрашивает он, продолжая смотреть куда-то вверх в одну точку.
— Нет.
— Тогда не вижу смысла их произносить, — и этим все сказано. В этом и есть весь Вадим. Он ничего не делает просто так, даже в этой ситуации. Нет моего прощения, нет слов извинений. Принципиальный и циничный даже в личной жизни.
— Отпусти меня. Прошу тебя. Я хочу домой, — дергаю ручку заблокированной двери, пытаясь ее сломать.
— Сейчас я сам отвезу тебя домой, — спокойно говорит он, заводя двигатель.
— Нет, не туда. Я хочу к родителям в свой город. Я не смогу больше жить с тобой в одном доме, я сойду с ума, я сама себя изведу. Моя боль меня сожрет. Мне трудно дышать рядом с тобой. Отпусти меня!
— Это твой дом, Полина. Я строил его для тебя и нашего сына. Каждую вещь и мелочь в нем выбирала ты. Это все принадлежит тебе. Не можешь находиться рядом со мной — уйду я. Но ты и мой сын будете жить в нашем доме! — это не простые слова, это какой-то безапелляционный приговор.
— Ты больше не имеешь право указывать мне, что мне делать и как жить. Я хочу к маме, и я к ней уеду. Я подаю на развод! — он ничего мне не отвечает, просто заводит двигатель и везет нас домой, смотря на дорогу, словно не слышит меня или не воспринимает моих слов всерьез.