Не под пустым небом
Шрифт:
А Каптерев поглядывал на нас искоса и посмеивался…
Тогда, у Каптеревых, я приняла важное для себя решение.
Но в тот вечер я не решилась огорошить Кирилла Георгиевича. Прощаясь, я еле сдержалась, чтобы не проговориться, и мне было радостно и удивительно, что я УЖЕ знаю, кем мы друг другу приходимся, а он ЕЩЁ нет…
От Каптеревых, в тот же вечер, я поехала к своей подруге, Тане Неструевой, у которой день рождения тоже 5 февраля. Влетела к ней с радостным возгласом:
– Таня, Таня, Я НАШЛА ЕГО!
– Кого, Нуш? – не поняла она.
– Своего
Да, я нашла своего крёстного. Вернее, он сам нашёлся. А я его УЗНАЛА, угадала. Только он про это пока не знал…
– Ну, я тебя поздравляю, Нуш, – сказала подруга.
Через несколько дней Кирилл Георгиевич позвонил мне и предложил зайти вечером к Каптеревым. Я согласилась. Мы стали договариваться о месте встречи.
– Откуда вы будете ехать? – спросил он.
– С Ваганькова. Я сегодня собиралась на Ваганьково.
На другом конце провода я почувствовала замешательство.
– Дело в том, – сказал он, – что я сегодня тоже собирался на Ваганьково… А не съездить ли тогда нам вместе?
Мела метель… и кроме нас, в этот будний метельный день на кладбище не было никого.
Сначала навестили могилу Моего Клоуна. А потом углубились в тишину заснеженных аллей… И каково же было моё потрясение, когда рядом с именами родителей Кирилла Георгиевича я увидела имя его дочери – моей ровесницы, Машеньки… ушедшей уже давно… но почему? Что с ней случилось? В тот раз я не посмела его спросить. Слишком мало мы ещё были знакомы. Да и не спрашивают о таком. О таком, если хотят, рассказывают сами…
…От Ваганькова до Красной Пресни ехали в простуженном февральском трамвае, и под стук морозных колёс, я, набравшись смелости, сказала:
– Я решила креститься. Вы не согласитесь быть моим крёстным?
– Так сразу?… Мы же совсем мало знаем друг друга.
– Разве? – удивилась я. – А мне кажется, я знала вас всегда.
– Это так неожиданно… Нет, нет, не подумайте, я не отказываюсь! Почту за честь, как говорили в старину.
– Вы, наверное, удивитесь, когда я скажу, какое имя я для себя выбрала. Уже давно. Мы уже обсудили это со священником. И он одобрил.
– И какое же?
– Мария.
Он переменился в лице: испуг, удивление, радость – всё перемешалось на его лице.
– Но почему Мария?
– Это моё любимое имя.
– А то, которое у вас сейчас?
– Я его не ощущаю своим. Мне с ним холодно, неуютно. Поэтому меня все называют по фамилии.
– Да. И Каптеревы вас называют – Романушка. Я очень удивился.
– И потом – новую жизнь нужно начинать с новым именем.
– Наверное, вы правы. А когда крещение? – спросил он.
– Как мы решим.
– Я в первых числах марта еду в командировку в Киев. На три дня.
– Тогда после Киева.
– А хотите, махнём в Киев вместе? – неожиданно спросил он.
– Хочу! У меня как раз такая удобная работа: сутки работаю – трое суток свободна. Так что махнём, запросто!
– А теперь – к Каптеревым? Сообщим им нашу удивительную новость!
…Звоним…
Двери распахиваются…
– Ну, я же говорил, что это они!
За чаем я сказала, что мой крёстный наконец нашёлся!
– Прекрасный выбор! – сказала Людмила Фёдоровна.
А Валерий Всеволодович смотрел на меня хитрым весёлым глазом. Мне кажется, он всё знал заранее. Но откуда?…
В тот вечер я впервые слышала, как Кирилл Георгиевич читает стихи. Оказывается, он их знает великое множество: практически всего Давида Самойлова (с которым дружит с войны), любит Леонида Мартынова и Гумилёва.
Никогда не забуду, как он читал в тот вечер «Заблудившийся трамвай» Николая Гумилёва… Особенно после нашего сегодняшнего посещения Ваганьковского кладбища, строчки:
«Здесь отслужу я молебен о Машеньке И панихиду по мне…» –звучали особенно пронзительно.
Через несколько дней мы с Кириллом Георгиевичем съездили к голубоглазому, улыбчивому священнику, похожему на доброго царя из детских сказок. При всём своём внешнем добродушии и мягкости, это был мужественный, бесстрашный человек, много претерпевший за веру, прошедший тюрьму и лагеря, но не сломленный ними и не запуганный. В те времена, начало семидесятых, крестить на дому священникам запрещалось. Но всё равно некоторые шли на это. Наш добрый батюшка был из числа тех, кто не боялся никого и ничего.
С нами он говорил ласково, по-отечески, рассказал, как сам уверовал когда-то в юности, и как с тех пор изменилась его жизнь. Он спрашивал моего будущего крёстного, глубоко ли он верует, и радовался за него, и за меня.
И была назначена дата моего крещения.
Но до крещения был мартовский Киев.
Кирилл Георгиевич поселился в гостинице на окраине, а я у двух милых женщин в центре, на Владимирской улице, в старом деревянном доме с верандой. Этот дом напомнил мне дом моего детства на Философской улице… Квартира находилась во втором этаже и состояла из одной, но зато огромной, метров на пятьдесят, комнаты. Белой ширмой был отгорожен угол, где стояли две железные, чисто застеленные кровати. Это была маленькая частная гостиница – подработок к пенсиям моим хозяйкам.
Брали они рубль за сутки, мне это было по карману. Я спала за этой белой ширмой. В окно светила яркая полная луна, она заливала дворик, щербатую лестницу, старые кряжистые деревья во дворе… И я подолгу не засыпала, шальная от счастья: что я в Киеве, и что скоро крещение…
По утрам Кирилл Георгиевич ездил на работу: читал лекции в институте повышения квалификации – в непостижимой для меня области – физике. А я в это время бродила по весеннему Киеву… До сих пор помню его морозный будоражащий запах… Старые пустынные парки, оглушительноё вороньё…