Не приходя в сознание
Шрифт:
— Сдавайся, Юра, — сказал Демин, чтобы разрядить обстановку. Он увидел, что Николай уж больно всерьез произнес последние слова. — Сдавайся, Юра. Нет более высокого счета, чем честность перед самим собой. Потому что здесь никакие отговорки тебя не спасут, никакие оправдания не помогут.
— Вот именно! — обрадовался Николай пониманию.
8
Положив крупные ладони на холодное стекло стола, Рожнов, не перебивая, слушал Демина. Время от времени он отрывал ладони от стола и внимательно рассматривал их, словно по линиям пытаясь узнать судьбу людей,
Когда Демин замолчал, Рожнов поднялся, подошел к окну и сильным ударом ладони распахнул форточку. Сразу потянуло свежим весенним воздухом. С утра подморозило, сверкало солнце, и кабинет был залит светом.
— Итак, подозреваются трое, — сказал Рожнов.
— Да. Борисихин был в больнице и скрывает это. Брюки Мамедова несут на себе следы преступления. А у Жигунова найден зеленый шарф... тоже в крови.
— Чем они это объясняют?
— Ничем. Собираются с мыслями. А я собираюсь поговорить с ними на эту тему. Все детали выяснились только вчера вечером. Во всяком случае, есть основания подозревать каждого из них.
— Согласен. Не исключаю, что кто-то из них действительно преступник. Мамедов ограблен полупьяным опустившимся стариком. Две тысячи рублей — это серьезные деньги даже для Мамедова, и он может пойти на нечто рисковое, чтобы попытаться их вернуть... Я правильно понял положение?
— В общих чертах... Правильно.
— Вот видишь, — заметил Рожнов. — Борисихин тоже имеет основания поступить жестко по отношению к этой компании. На кону — жена. Он ее любит, у нее уйма достоинств, правда, есть и небольшой изъян — выпивоха.
— Теперь Жигунов...
— Ну что ж, отец его поступил безнравственно. Жена погорячилась, рассказав обо всем мужу. Ее можно понять, девчонка, широко раскрытые восторженные глаза... И вдруг — притязания пьяного старика... Ужас. Умом можно тронуться. Но прошел год... За такое время страсти обычно утихают, и на их месте остается в душе выжженное пятно.
— Появилось золото, — напомнил Демин.
— И пока ни один из твоих «преступников» никак на золото не выходит. Все их отношения золота не касаются. Да и кулоны просто так, от хорошего или плохого настроения, не глотают. Это можно сделать только в критическом положении, когда нет времени, чтобы бросить кулон в щель пола, заткнуть за надорванные обои, вдавить в хлеб или в колбасу. Отсюда вывод: нам неизвестны главные события, происшедшие в тот день. Мы знаем события второстепенные, о которых можно говорить даже следователю, если он слушает, если ему это интересно.
— Намек понял, — усмехнулся Демин.
— Никаких намеков, — Рожнов показал Демину раскрытые ладони, — установленные события объясняют поведение всех действующих лиц, соответствуют их характерам, их судьбам, их прошлому. Все они неплохо вписываются в события, которые тебе известны. Но золото, Демин! Оно никуда не лезет, ни к кому не прикладывается, оно стоит особняком и освещает все события зловещим желтым светом, если позволишь мне выразиться так красиво. — Ты отдавал кулончик на экспертизу? — неожиданно спросил Рожнов.
— А как же... Ребята подтвердили, что это золото, проба, говорят, невысокая, пятьсот с чем-то... Цена около двухсот рублей.
— Это цена нового кулона? — уточнил Рожнов.
— Дело в том, что он как раз новый, Иван Константинович.
— В каком смысле?
— Неношеный. Если он и принадлежал кому-то, то хозяин берег этот кулон, держал
— Это все можно узнать по его внешнему виду? — усомнился Рожнов.
— Ничего сложного, Иван Константинович. Кулон неношеный, потому что на нем нет потертостей, смазанных линий, мелких царапин, которые возникают даже при самом бережном отношении. Достаточно положить его на стеклянную полку, опустить в шкатулку, где есть брошки, кольца, цепочки, и на кулоне возникают мельчайшие царапины. Здесь же их нет. Зато есть глубокие, свежезазубренные царапины. Такое впечатление, что этот кулон какое-то время болтался в кармане вместе с мелочью, ключами... Понимаете? Вот его увеличенная фотография, на ней все видно. — Демин вынул из папки большой снимок, сделанный Савченковым. В сильном боковом свете кулон выглядел очень выпукло. Фигурка Водолея пересекалась глубокой царапиной, которую можно было сделать разве что гвоздем или лезвием. Зато остальная поверхность кулона оказалась совершенно чистой, а если и просматривались какие-то вмятины, то они были явно фабричного происхождения. Кулон сказал еще не все, но он уже не молчал.
— Какие мысли вызывает у тебя этот кулон? О чем ты думаешь, глядя на него? — с улыбкой спросил Рожнов.
— Прежде всего Дергачевы — это не те люди, которые запросто могут иметь золото, хранить его, носить. А если учесть, что Дергачев продавал его по цене ниже государственной, вывод напрашивается простой — золото краденое. Помня о том, что оно неношеное, что у Дергачева видели чуть ли не дюжину подобных вещиц, украли это золото не у частного владельца. Где-то витринку ребята пообчистили.
— Не слыхал. — Рожнов озадаченно вскинул брови, полистал папку с ориентировками. — У нас давно такого не было. Надо будет спросить у соседей. Вокруг пять областей, первые запросы к ним.
— Уже разосланы, — сказал Демин.
— Молодец. Догадайся ты еще и позвонить, тебе вообще цены бы не было. Да, почти все твои приятели называют высокого человека, молодого и красивого, который тоже принял посильное участие в торжествах по случаю дня рождения старика...
— Называют, — подтвердил Демин. — Кроме того, у забора возле лаза на соседнюю улицу найден след в снегу, наши знатоки утверждают, что след оставил человек высокого роста, где-то под сто девяносто. Сорок четвертый размер.
— Может быть, я заблуждаюсь, — медленно проговорил Рожнов, — но по невежеству сдается мне, что люди молодые и красивые, а если высокие, то вообще... Сдается мне, что у них вырабатывается повышенное требование к жизни, к окружающим... Заметь, я говорю не вообще о человечестве, а о наших с тобой клиентах. Если заморыш может спокойно пребывать в тени и не чувствовать себя при этом уязвленным, то человек высокий стремится занять в своей группе положение, соответствующее его росту, его заметности... Это идет еще с мальчишеского возраста — самый высокий, значит, самый сильный, значит, самый умный, а тут и до храбрости недалеко... Хотя все это и правильно, и условно, и растяжимо, — продолжал Рожнов, снова укладывая ладони на стекло и тем как бы прекращая свободное течение беседы. — Как бы там ни было, меня тревожит этот долговязый. Сам он не появляется, не находит нужным, может быть, у него есть основания опасаться нас с тобой, а?