Не прикасайся ко мне
Шрифт:
— Ради спасения душ или сожжения свечей все это делается? — спросил Тасио. Заметив двух мальчиков — лет десяти и семи, — старик подошел к ним, не дожидаясь ответа причетников.
— Идемте со мной, мальчики, — сказал он. — Ваша мать приготовила вам такой ужин, что пальчики оближете.
— Отец эконом не отпускает нас до восьми часов, сеньор! — ответил один из них. — Я жду, пока дадут жалованье, чтобы отнести его матери.
— Так. А куда вы сейчас идете?
— На башню, сеньор, звонить в колокола.
— Вы идете на башню? Берегитесь, не подходите к колоколам во время грозы.
И старик направился к выходу, бросив полный тревоги взгляд на двух мальчиков, которые поднимались по лестнице на хоры.
Тасио потер себе глаза, взглянул еще раз на небо и прошептал:
— Сейчас бы я не хотел, чтобы ударила молния.
Опустив голову, он поплелся в раздумье к окраине городка.
— Не зайдете ли к нам? — вдруг
Философ поднял голову и увидел улыбавшегося ему человека лет тридцати — тридцати пяти.
— Что вы там читаете? — спросил Тасио, указывая на книгу, которую тот держал.
— Весьма злободневное произведение: «Муки, претерпеваемые неприкаянными душами в чистилище»! — ответил тот с улыбкой.
— Ах, ах, ах! — воскликнул старец, меняя тон. — Автор, верно, порядочный плут, — добавил он, входя в дом.
На лестнице он был радушно встречен хозяином дома и его молодой супругой. Хозяина звали дон Филипо Лино, а хозяйку — донья Теодора Винья. Дон Филипо имел чин лейтенант-майора и был главой партии, почти либеральной, если ее можно так назвать и если в филиппинских городах вообще существуют партии.
— Не встретили ли вы на кладбище сына покойного дона Рафаэля, недавно вернувшегося из Европы?
— Да, я видел, как он выходил из экипажа.
— Говорят, он пошел искать могилу своего отца… Наверное, это был для него страшный удар.
Философ пожал плечами.
— Вас не трогает чужое горе? — спросила молодая сеньора.
— Вы ведь знаете, я был одним из тех шести, кто провожал покойника в последний путь; это я отправился к генерал-губернатору, когда увидел, что все горожане и даже власти молчали, глядя на подобное надругательство, — я делал все, что мог, хотя всегда предпочитаю чтить хорошего человека при жизни, а не после смерти.
— Но тогда…
— Видите ли, сеньора, я не сторонник наследственной монархии. Мне досталось от матери несколько капель китайской крови, и потому я мыслю отчасти как китаец; я уважаю отца за его сына, а не сына за отца. Пусть каждый получает награду или наказание за свои дела, а не за дела других.
— Вы заказали заупокойную мессу по вашей супруге, как я вам вчера советовала? — спросила женщина, меняя тему разговора.
— Нет! — ответил старец, улыбаясь.
— Какая жалость! — воскликнула она, искренне опечалившись. — Говорят, что до завтра, до десяти часов утра, души свободно летают, ожидая помощи от живых; одна месса в эти дни стоит пяти в другие дни года или даже шести, как сказал священник сегодня утром.
— Ого! Иначе говоря, нам даруется некоторая отсрочка, которой надо воспользоваться.
— Послушай, Дорай! — вмешался дон Филипо. — Ты же знаешь, что дон Анастасио не верит в чистилище.
— Как так не верю в чистилище? — запротестовал старик, приподнимаясь с места. — Я даже знаю кое-что из его истории!
— Из истории чистилища! — воскликнули в один голос изумленные супруги. — О, расскажите нам!
— А вы ничего о нем не знаете и еще заказываете мессы и говорите о его ужасах? Ну ладно. Раз уж пошел дождь, да, кажется, зарядил надолго, у нас есть время поразвлечься, — ответил Тасио и на минуту задумался.
Дон Филипо закрыл книгу, которую держал в руках, а Дорай села рядом с мужем, приготовившись не верить ничему из того, что расскажет старый Тасио. Философ начал следующим образом:
— Чистилище существовало задолго до того, как сошел на землю наш господь Иисус Христос, и, по-видимому, находилось или в центре земли, как утверждает отец Астете, или неподалеку от Клюни, как говорит монах, о котором нам поведал отец Хирард. Но дело не в его местонахождении. Так вот, — кто же были те, что горели в его огне, пылавшем с начала мироздания? Древность чистилища подтверждает христианская философия, согласно которой бог не создал ничего нового после шести дней творенья.
— Но чистилище могло существовать in potentia [76] а не in actu! [77] — заметил лейтенант-майор.
— Прекрасно! Я, однако, отвечу вам, что некоторые знали о нем и как о существующем in actu, и одним из таких был Заратуштра, или Зороастро, который написал часть «Авесты» [78] и основал религию, кое в чем близкую нашей; а Заратуштра, по уверениям ученых, жил по меньшей мере в восьмом веке до рождества Христова. Я говорю «по меньшей мере», ибо Гаффарель, изучив свидетельства Платона, Ксанфа из Лидии, Плиния, Гермифоса и Эвдокса, полагает, что он жил за две с половиной тысячи лет до нашей эры. Как бы то ни было, несомненно, что Заратуштра уже упоминал о своего рода чистилище и предлагал средства, избавляющие от него. Живые могут спасти души умерших во грехе, читая выдержки из «Авесты»
76
В потенции (лат.).
77
В действительности (лат.).
78
Заратустра — мифический пророк, которому предание приписывает основание особой религии — зороастризма и которого считает одним из авторов «Авесты» — священной книги маздаизма (религии древнего Азербайджана и Мидии).
Молния, сопровождавшаяся оглушительными раскатами грома, заставила Дорай вскочить; она воскликнула, осеняя себя крестным знамением:
— Иисус, Мария и старец Иосиф! Я оставлю вас; пойду спалю освященный пальмовый лист и зажгу свечи во спасение души.
Дождь хлынул как из ведра. Философ Тасио продолжал, глядя вслед молодой женщине:
— Теперь, когда ее нет, мы можем поговорить об этом более серьезно. Дорай, хотя и несколько суеверна, — добрая католичка, а мне не доставляет никакого удовольствия вырывать веру из чьего-либо сердца. Чистая и простая вера отличается от фанатизма, как пламя от чада, как музыка от какофонии: глупцы и глухие этого не различают. Между нами говоря, идея чистилища сама по себе хороша, свята и разумна; она как бы соединяет тех, кого уже нет, с живыми, и побуждает быть чище и лучше. Вся беда в том, что эту идею употребляют во зло.
Посмотрим же, как могла проникнуть в католицизм идея чистилища, неизвестная Библии и святым Евангелиям. Ни Моисей, ни Иисус Христос даже мимоходом не упоминают о нем, а единственное место, которое приводится из книги Маккавейской [79] , неубедительно, тем паче что книга эта была объявлена Лаодикейским собором неканонической и святая католическая церковь признала ее значительно позже. Языческая религия тоже не ведала чистилища. Столь известные строки из Виргилия: «Aliae panduntur inanes…» [80] , давшие повод Григорию Великому говорить о погруженных в воду душах и побудившие Данте описать чистилище в своей «Божественной комедии», не могут быть источником этого верования. Ни брамины, ни буддисты, ни египтяне, у которых Греция и Рим заимствовали Харона и озеро Аверно [81] , тоже не знали ничего, подобного чистилищу. Я уже не говорю о религиях североевропейских народов; это — религии воинов, бардов и охотников, но не философов. И хотя эти народы сохраняют еще свои верования и даже обряды, правда приспособленные к христианству, их вера не распространилась с ордами варваров, грабивших Рим, не смогла осесть в Капитолии; северные туманы рассеялись под южным солнцем.
79
Маккавейские книги — три книги Ветхого завета, написанные во 2–1 вв. до н. э., которые были приняты западной и греческой христианской церковью (канонические). Автор, очевидно, говорит о так называемой четвертой Маккавейской книге, содержащейся в александрийском кодексе греческой Библии и написанной на греческом языке значительно позже трех канонических книг. Она не была принята ни западной, ни греческой церковью.
80
«Иные простираются там пустыни» (Виргилий, «Энеида», VI) (лат.).
81
Харон в народных верованиях древних греков — старик перевозчик, переправлявший на челноке через реку Ахерон тени умерших в загробное подземное царство. Озеро Аверно — озеро в Италии близ Неаполя; по древнегреческим и римским преданиям, вход в подземное царство теней.