Не проходите мимо. Роман-фельетон
Шрифт:
— То, что ты делаешь, это подхалимаж! — воскликнул Умудренский.
— Хорошо! Я с тобой объяснюсь потом, — отрезала супруга и позвала: —Толик!
Из соседней комнаты выбежал шестилетний Толик, продолжатель рода Умудренских.
— Мужа надо беречь, Софочка, не только для себя, но и во имя детей, — Умудренская вздохнула мощно, как орган. — С твоей Зузей хочет поговорить наш Толик.
Закрыв рукой микрофон, Умудренская внушительно шевельнула усом и сказала сыну:
— Повторяй за мной все слова, понял?
— Две шоколадки, — ультимативно молвил
— Кого ты вырастила? — всплеснул руками Умудренский. — Это же типичное рвачество!
— Ребенок оказывает тебе услугу, — сказала Умудренская, — а ты ведешь себя, как на собрании. Толик, держи трубку. Шоколад за мной.
Начинающий Умудренский взял трубку и вопросительно поглядел на мать.
— Здравствуй, Зюзя, — страстным шопотом суфлировала Умудренская. — А я вчера прочитал книжку про Зайку-Зазнайку. А в будущем году я пойду в школу… Как здоровье твоего папы? Не позволяй ему выходить на работу… Сейчас все болеют от жары, это очень опасно…
Испугавшись, что отпрыск может высказать самостоятельное мнение, Умудренская вырвала трубку из рук Толика.
— Зюзя, позови мамочку. Софочка? Ну, как ты, поговорила с ним? Решил остаться до конца бюллетеня? Два дня — какая разница, зато спокойнее. Вот это образцовый муж. Ах, если бы мой был таким же послушным! Целую тебя, Софочка! — и, чмокнув еще раз микрофон, Умудренская облегченно вздохнула.
— Ну-с, чем ты недоволен? — вызывающе спросила она.
— Был. Сейчас я уже доволен. Возможно, ты права, разыграв всю эту пантомиму. И всякие там нежные слова говорила. Мне бы это было неудобно: он все же мой начальник. А ты, как бы сказать, нейтральное лицо.
Фельетон пятый. Под сенью развесистой пальмы
Кабинет начальника Красногорского облторга напоминал собою нечто среднее между оранжереей и антикварным магазином. Здесь было много зелени и редких вещей. Письменный стол по своим габаритам походил на биллиард — не хватало только луз и бортов. Его покрывал толстый, как годовой отчет, стеклянный пласт. В стекле стола отражались похожий на ветряную мельницу канцелярский вентилятор и квартет телефонов, из коих только один подавал время от времени признаки жизни. Трое остальных хранили подозрительное молчание и никакого участия в деятельности облторга не принимали.
Кроме того, на биллиардном поле высился бронзовый сосуд, изображавший рыбу. Рыба делала стойку на хвосте, и в рот ей был вставлен букет разноцветных карандашей. По ее упитанному чешуйчатому брюху цепочкой тянулись буквы:
«Глубокоуважаемой Матильде Турнепсовой-Ратмирской в день сорокалетия чревовещания. Пусть голос твой с каждым годом звучит все громче и увереннее!
Местком сектора оригинально-прикладных жанров».
Возле двери, прямо против стола, отсвечивала тяжелой позолотой рама — продукция местного товарищества «Всякохудожник». Тема холста вызывала горячие споры. Часть сотрудников утверждала, что это копия репинского «Не ждали». Другая часть ожесточенно доказывала, что эта картина принадлежит кисти современного мастера-жанриста Григорьева и, называясь
Но основное место в кабинете занимала мощная шеренга развесистых пальм. Она придавала обстановке тропический колорит. Работяга-вентилятор накалился и дышал зноем. Легкий бриз колыхал листья пальм.
А над всем этим великолепием благородно отсвечивала хрусталем и бронзой огромная пирамидальная люстра.
Солнечный лучик ударился в стекло стола, перепрыгнул на гладковыбритую голову начальника облторга, скользнул по бронзовому рыбьему брюху и ушел в пальмовую листву.
Тимофей Прохорович Калинкин в этой субтропической обстановке чувствовал себя неуютно.
Пряча глаза от разыгравшегося солнца, Тимофей Прохорович жмурился. Его толстые, похожие на мохнатых гусениц, черные брови недовольно шевелились.
— А пальмы тоже нужны для работы торга? — спросил Калинкин стоящего у стола Сваргунихина.
Агент по снабжению преданно смотрел в рот начальнику торга, делая вид, что по губам старается угадать его волю.
— Пальмы, говорю, тоже необходимы? — раздраженно переспросил Тимофей Прохорович.
— Кого? — прикладывая обе ладони к оттопыренным капустным ушам, спросил Сваргунихин.
— А, что с тобой разговаривать! — отмахнулся Калинкин.
— Именно, — сказал агент и неслышно скрылся среди тропической растительности.
«Декораций понатащили, а работа стоит, — вздохнул глава облторга и пригорюнился. — Что поделаешь — искусство! Требует жертвоприношений».
В дверь постучали. Тимофей Прохорович не успел и рта раскрыть, как в дверную щель осторожно всунулась голова Умудренского. Начальник АХО быстро обшарил глазами кабинет и сказал умиленно:
— Оазис! Жизнь как в командировке! Улавливаете мою мысль?
— Привез? — вскинул брови Калинкин.
— Оба два, как один, — ответила голова и исчезла.
Потом дверь распахнулась, и в кабинет вошли Благуша и Можаев.
Сзади проецировалась контрабасная фигура Умудренского. Он, кряхтя, тащил аппаратуру.
Рукопожатия и приветственные речи заняли не больше минуты: Тимофей Прохорович всегда берег свое время и ценил время ближнего своего.
— Я в вашем распоряжении, — сказал Калинкин, взглянув на часы. — Приступим.
— Начнем потихоньку, — согласился Мартын. — Прежде всего надо выдвинуть этот фикус-кактус, он мне портит освещение.
— Это не фикус, если позволите, — сказал Умудренский, хватая пальму за талию. — И не кактус, разрешите заметить… Называется по инвентарному списку пальма-финик.
Сваргунихин! — вдруг закричал начахо истошным голосом. — Хватайсь и тащи!
— Кому? — приставил ладони к ушам агент по снабжению и отодвинулся подальше от пальмы.
— А, что с него, с глухаря, толку! — махнул рукой Умудренский и самолично откатил кадку с пальмой.