Не путай клад с могилой
Шрифт:
После Приветного я свернул к морю и по раскисшей грунтовке медленно доехал до какой-то нищей базы отдыха, которая представляла из себя несколько выцветших вагончиков да деревянный туалет-теремок, огороженные колючей проволокой. Оставив машину за стеной кустов, я пошел по тропе, идущей вдоль моря к заповеднику.
Погода играла против меня. Дождь наверняка заставил всю компанию закрыться в палатках, а в какой из них сидел Влад – я не знал. Поскальзываясь на мокрой тропе, пригибаясь, чтобы не маячить на склоне горы, я переходил от скалы к скале, не упуская из виду разноцветные кубики
Когда я дошел до каменного завала, откуда можно было незаметно наблюдать за каждой палаткой, джинсы и куртка вымокли насквозь и, словно были на клею, неприятно липли к телу. Морщась, я лег на мокрый плоский камень, как на постамент памятника, и подумал о том, что слишком привык к комфортной жизни и потому так близко к сердцу воспринимаю мелкие неудобства, которые раньше бы не заметил вовсе. Когда-то я бродил по южноамериканской сельве, переходил контрабандным путем Пяндж из Таджикистана в Афган, путешествовал в цинковом гробу и считал, что все происходящее со мной – в порядке вещей. Я был беден и зол на тех, кто мешал мне жить, ввязая в криминальные дела. Теперь, когда я занялся обслуживанием отдыхающих, у меня появились деньги, я стал ценить дорогие машины и хорошие напитки, диапазон приемлемой для меня жизни заметно сузился. Парадокс, но я почувствовал себя тяжело больным человеком, для которого многие радости жизни стали недосягаемы, а для нормального существования уже требовалось огромное количество условий, и с каждым днем выполнять их становилось все труднее…
Из круглой оранжевой палатки, напоминающей шатер, вышла девушка в майке и плавках. В руках она несла пакеты, из которых торчали ручки и ушки кастрюль и сковородок. Она подошла к морю, присела на корточки и стала выкладывать посуду на песок. Надо понимать, дежурная по кухне. Я представил на ее месте Анну, как она, сидя на корточках, трет песком жирный бок закопченной кастрюли, и сердце мое заныло от жалости к моей блудной подруге, которая вляпалась в романтические бредни подонка. Ну, Владик, думал я, пришло время расквитаться с тобой и за Анну, и за Марину. Нельзя наглеть до бесконечности. К тому же девчонки – не лошади, а ты не цыган…
Девушка в майке старательно чистила кастрюли песком и не оборачивалась. Из какой-то палатки доносилась тихая музыка, невнятно бубнили голоса. Осторожно, чтобы не зашуршали камни под ногами, я опустился ниже, к машине, стоящей под дырявым навесом, промокшим насквозь и провисшим под собственной тяжестью. По углам с него стекали мутные струйки. Кирки, ломы и лопаты с налипшими к ним комьями белой глины лежали в луже, словно вилки и ложки, отмокающие в раковине. На ветру тяжело раскачивались и хлопали мокрые разноцветные полотенца, и тонкостволые акации, к которым была привязана веревка, низко кланялись морю.
Девушка уже справилась с двумя кастрюлями и принялась за сковородку. Их здесь семь-восемь человек, а так много оставляют после себя грязной посуды, не к месту подумал я, осторожно, чтобы не задеть, перешагивая через растяжки. Сквозь брешь в низких тучах на мгновение показалось солнце, но ветер тотчас плеснул на него мокрой черной тучкой, как пеной на костер, и пляж вновь потемнел, и посыпался мелкий моросящий дождь. Я подумал, что девушка сейчас
– Здрасьте! – сказала девушка, вздрогнув. Она меня узнала, но мое внезапное появление ее испугало.
– Где Влад? – спросил я, придирчиво осматривая не слишком чистые бока кастрюли.
– У себя…
– А разве песком лучше, чем «Пемоксолью»? – спросил я. – В какой он палатке? Что-то я запутался в вашем полотняном городе.
Девушка повернулась, показала рукой на красную «памирку».
– Так я и думал, – сказал я, поднимаясь на ноги и возвращая кастрюлю на место. – Ну, пока!
– Пока, – растерянно ответила девушка, провожая меня взглядом.
Палатка была закрыта на дугообразную «молнию», изнутри доносилось тихое потрескивание приемника. Не останавливаясь и не задумываясь о том, как мне лучше действовать, я рванул застежку, и полог сразу затрепетал на ветру. Уваров лежал на животе, ногами к выходу, и просматривал листы с текстом и рисунками. Слева от него, на надувной подушке, лежала трубка сотового телефона, в ногах, в углу палатки, – пирамида из консервных банок и стаканов с сухим супом.
Я согнулся, отодвинул рукой мокрый полог и вошел в палатку.
– Что надо? – не отрываясь от бумаг, спросил Влад.
В одно мгновение я встал коленом ему на спину, схватил рукой за косичку и приставил ствол «регента» к затылку. Влад дернул головой слишком сильно, чего бы я на его месте не сделал, имея столь близкий контакт с оружием. Наверное, он не сразу понял, что в палатку зашел чужой и что твердый предмет, упирающийся в затылок, – пистолет.
Моя рука сдавила пучок волос еще сильнее, а ствол пистолета заставил Влада опустить голову и прижаться щекой к спальному мешку. Он скосил глаза и наконец увидел меня.
– А-а, старый приятель! – произнес он, стараясь не терять самообладания. – Ну и шуточки у тебя!
– Мы оба друг друга стоим, – ответил я и поднес пистолет к глазу Влада, чтобы он смог заглянуть в дуло. – Наверное, ты лучше разбираешься в мортирах и пищалях, чем в современном оружии. Так поясняю: это испанский вариант «браунинга», калибр – шесть тридцать пять, шесть патронов в магазине. От выстрела в лоб затылочная кость рассыпается в крошки, как ветровое стекло в автомобиле.
– Страшно, – оценил Влад. – Только ты так не напрягайся, а то палец ненароком дрогнет.
– Вполне может быть.
Влад поморщился.
– Послушай, – хрипло произнес он. – Ты хоть бы «молнию» за собой прикрыл. Если кто из моих ребят увидит, как ты свой испанский вариант мне в глаз пытаешься засунуть, то могут по горбу киркой заехать. Это похуже, чем шесть тридцать пять.
Он меня не боялся. Во всяком случае, мой «регент» был слабым аргументом. Влад знал, что выстрелить ему в голову способен кто-либо другой, но только не я, и поэтому с таким же успехом можно было приставить к его виску кукиш. Это нужно было предвидеть, но меня, как часто бывало, подвела торопливость.