Не садись в машину, где двое (рассказы, 2011)
Шрифт:
Мырка, не владея собой, приткнулась боком за стоявший почти на улице столик. Стул оказался мокрым. Но что делать!
К ней тут же подошел официант. Что-то спросил, склонившись. А, здесь ведь нельзя просто так сидеть. Сразу найдут и потребуют плату.
Мырка вдруг ответила:
— Кофе.
Официант сделал приглашающий жест в сторону зала, и Мырка тронулась следом за парнишкой.
В низком помещении было тепло. Повсюду горели свечи в стеклянных вазочках.
Мужская компания гоготала и пила пиво за длинным столом.
Это
Пришли отдохнуть после работы.
Они, перекрикивая друг друга, что-то рассказывали, кричали бармену, галдели, хохотали, и время от времени кто-то из них вскакивал и шел на кухню. Его провожали приветственными воплями, кува, кува, андро!
И наконец (Мырка все еще ждала свой кофе) из внутренней двери вышел повар, неся поднос с жареной рыбой, а за ним, тоже с подносом, следовал тот самый, которому кричали «кува». Их встретил победный рев.
Подносы были водружены на стол, пошел пир горой. Что-то эти люди праздновали.
Мырка пила свою чашечку кофе не спеша. Ноги гудели.
Вдруг Кува встал и пошел к ней. И, указывая на стол, стал жестами приглашать Мырку. Мол, иди к нам, бабука.
— Бабука тр-бр-дар-дар-дар,— завопили мужики.
Что же, Мырка, взяв собой чашечку, зонтик и сумку, села в конце их стола.
И ей навалили целую тарелку рыбы!
Стараясь не спешить, она стала глотать кусок за куском, еле успевая вынимать изо рта крупные кости. Она чуть не плакала от благодарности, сухая маленькая старушка в черном платье и со своей обычной прической — волосы стянуты резинкой на затылке, челка до очков.
Ей и пива поднесли. Она подняла бокал, смеясь от радости, со всеми перечокалась, выпила и стала вдруг хохотать. Они кричали бог знает что, она не понимала ровно ничего, но все равно смеялась когда все смеялись.
У нее был тот самый, звонкий и раскатистый смех, которым она отвечала на любую шутку. Ее отличительная черта в молодости. То, что сестра пренебрежительно называла «завлекалочкой». Опять свою включила завлекуху.
Пиво ударило ей в голову, глазам было весело смотреть на этих здоровенных мужчин в свитерах и клетчатых рубашках.
Это явно были рыбаки.
Она их признала. По утрам на берегу открывался рыбацкий рынок, там с рассвета сидели неподвижные местные кошки (однажды после бессонной ночи, когда в первый раз выяснилось, что деньги не пришли и С.И. не берет трубку, Мырка в полном ужасе выбралась из душной квартирки подышать). Она пошла по набережной как бы гуляя. Как отдыхающая. И, ощущая биение сердца и сухость в горле, как вышедшая на охоту, она шла вдоль рядов, высматривая, как торгуют рыбой и как кошки давятся брошенной им мелюзгой. Нам бы бросил кто.
И вот Мырка наконец пожрала рыбы. Сама как тощая прибрежная кошка, она ела и ела, хохотала и хохотала.
За ее кофе тоже заплатили мужики.
Когда все поднялись,
Однако случайное счастье никогда не повторяется.
Сколько раз Мырка ни проходила вечерами по той улочке мимо кафе (в черном платье причем), того хохота она уже больше не слыхала.
Кто-то там сидел, пил пиво, вдвоем-втроем. Не смеялись. Сезон шел к упадку, покупателей было мало.
Кончен бал, погасли свечи.
И рыбацкого рынка она стала стыдиться, даже мимо не хаживала, чтобы никто из тех мужиков ее не увидел и не стал бы навязывать ей рыбу по дешевке со скидкой — они же должны торговать и торговаться! Надо же им жить!
А есть ей уже было почти что нечего.
Но, как говорится, пришла беда — отворяй ворота.
И однажды случилось то, что Мырка в своих прогулках по парку наткнулась на цыганят, которые паслись у какого-то дерева. Они орали, подплясывали, тыкали замызганными ручонками вверх, один громоздился на другого и в таком виде тянулся к каким-то плодам, еле заметным в крупной листве.
Мырка как старшая подошла и сорвала фрукт, отдала детям, потом другой — и не заметила, как цыганята ее облепили, тыча ей под нос фанерку с какими-то кривыми буквами. Эта фанерка на уровне горла заслоняла собой все, что было ниже шеи, а руки цыганят, как муравьи, бегали и копошились вокруг Мыркиной сумки, где она хранила свою единственную сотню долларов. Мурка стала отвоевывать сумку, но как бороться с детьми? Фанерка буквально врезалась ей в шею, туловище не могло продраться сквозь облепившие его со всех сторон увертливые, судорожно дергающие сумку руки.
Они хотели снять ее с Мырки, но ремешок был не на плече, а на шее. А поскольку фанерка, видимо, не давала свободы этим пронырливым рукам, все хлопоты сосредоточились на сумке.
Мырка даже не могла кричать, настолько ослабела.
И вдруг стискивавшие ее руки отпали, фанерка исчезла, дети разбежались, а сумка зияла, расстегнутая настежь.
Они взяли всё.
Ни ключей, ни денег, ни очков, ни лекарств.
Паспорт и билет Мырка, слава тебе господи, хранила в чемодане.
Она стояла под деревом, плача, и машинально собирала с веток сладкие ягоды. И ела, трясясь и размазывая слезы по лицу. Платок носовой и тот унесли.
Хозяйка отнеслась к ее беде как-то хладнокровно. Ключ ей дала, посоветовала «гоу ту полис», иди в полицию.
— Олл май мани,— причитала Мырка,— блэк чилдрен… э литтл… вот мает ай ду… визаут мани…
В результате через день хозяйка переселила ее в подвал. Там был старый топчан, в углу закуток с унитазом и раковиной, но не нашлось ни единой розетки. Лампочки в патроне тоже не имелось, свет доходил через подслеповатое окошечко под потолком. Две простынки и бывалое ватное одеяло, а также три вбитых в стену гвоздя довершали дизайн этого интерьера.