(Не)счастливого Рождества
Шрифт:
— Человек — деспот от природы и любит быть мучителем, — задумчиво изрекает Уэнсдэй, обводя до боли изящными пальцами деревянный рычаг на странной конструкции из небольших круглых брёвен. Он не вполне уверен, но, кажется, это называется дыба.
— Ты сама пришла к такому выводу?
— Это не я. Это Достоевский. Знаешь, был такой русский писатель.
— Я знаю, кто такой Достоевский. Я смотрю, ты невысокого мнения о моих умственных способностях, — Ксавье чувствует себя слегка уязвлённым.
— Совсем нет. Просто обычно ты демонстрируешь способности…
Ксавье не знает, можно ли расценивать эту неясную фразу как намёк.
В случае с Аддамс никогда нельзя быть ни в чем уверенным, и он понемногу начинает к этому привыкать.
— Почему ты сказала родителям, что у нас нет отношений? — он не может не задать этот вопрос, терзающий разум с того самого момента, когда они покинули столовую.
— Потому что у нас их нет.
Он уже почти смирился с ее извечной арктической холодностью, но эти слова все равно бьют по сердцу жёстким хлыстом. Вряд ли хоть одно из убийственных приспособлений вокруг способно причинить такую же боль, как она.
Какая горькая ирония.
Уродливые конструкции с опасно торчащими шипами, одно неверное движение — и неизбежно поранишься до крови.
И она — ослепительно-красивая, обманчиво-хрупкая, сокрушительно-желанная… Вот только поранишься от абсолютно любого движения в ее сторону.
— И что же тогда у нас? — Ксавье всеми силами пытается держать лицо, но в голосе слышится плохо скрываемая дрожь. Настолько, что даже Аддамс, со своей скудной эмпатией, это замечает.
— Я… не знаю.
Что же, по крайней мере, она пытается быть откровенной. Ксавье понимает, насколько тяжело для неё признаться, что непоколебимая Уэнсдэй Аддамс чего-то не знает.
Он мгновенно смягчается.
Она с поразительной легкостью влияет на него, разбивая все барьеры, которые сама же и возводит.
Ксавье в несколько шагов сокращает расстояние между ними до минимального. Уже привычным движением руки ложатся на точеную талию. Уже привычным движением он склоняется к ее лицу, скользя пристальным взглядом по четкому контуру пухлых губ.
Тоненькие пальчики Уэнсдэй запутываются в его распущенных волосах, и этого простого прикосновения оказывается достаточно, чтобы внутри все вспыхнуло пламенем стремительного лесного пожара.
— Чего ты хочешь, Аддамс? — выдыхает Ксавье в ее приоткрытые губы.
— Тебя.
Комментарий к Часть 3
Как всегда, мне чертовски интересно ваше мнение ?
========== Часть 4 ==========
Комментарий к Часть 4
На эту главу ушло в два раза больше времени, чем обычно. Надеюсь, оно того стоило.
На этот раз два саундтрека:
Ciara - Paint it Black
Дима Корсо - Атлантика
Приятного чтения и с наступающим Новым годом!
I look inside myself
and see my heart is black.
—
Это слово срывается с губ автоматически, Уэнсдэй даже не успевает подумать — Ксавье находится слишком близко.
Слишком сильный отвлекающий фактор.
Слишком насыщенная зелень его бархатных глаз.
Слишком крепкие руки, уверенно лежащие на ее талии.
С ним нет полумер, с ним всегда все «слишком», и Аддамс с неудовольствием ощущает, что рядом с ним теряет контроль над собой. Никогда прежде такого не случалось, даже когда в ее тринадцать дядя Фестер заставил ее впервые попробовать абсент. Тогда Уэнсдэй отчётливо запомнила безвольное ощущение опьянения — очертания комнаты расплываются перед глазами, все конечности становятся ватными, а мозг отравлен головокружительным туманом. Придя в чувство через несколько часов под ледяным душем, она дала себе мысленное обещание никогда больше не напиваться до подобного состояния.
Но Ксавье хуже абсента.
С их последней совместной ночи прошло уже много дней, а ей все никак не удаётся прийти в себя. Чем бы Уэнсдэй не занималась — печатала очередную главу романа, разучивала новые ноктюрны для виолончели, забавы ради метала дротики в яблоко, стоящее на голове младшего брата — абстрагироваться полностью никак не выходит. Где-то на задворках сознания постоянно маячат воспоминания о том, как преступно-восхитительно было прижиматься обнаженной грудью к его торсу. Как от каждого глубокого толчка сводило дрожью разведённые бедра. Как его горячие губы терзали ее кожу болезненными поцелуями-укусами, пробуждая инстинкты, о существовании которых она даже не подозревала.
Это кошмарно в нехорошем смысле.
Это потрясающе в самом лучшем смысле.
Уэнсдэй ненавидит терять контроль над ситуацией. Нет ничего хуже, чем зависимость, делающая тебя слабым и уязвимым. Она уже дважды преступила запретную черту, поддавшись проклятым гормональным всплескам. Или его рукам. Или губам. Неважно. Она необдуманно ввязалась в игру, правила которой ей неизвестны.
Хуже того — в их последнюю ночь в академии Ксавье прямым текстом нёс какой-то бред о любви, и она проявила недопустимую слабость, позволив ему сказать это. И даже не смогла уйти сразу, лежала в постели, прислушиваясь к его дыханию, пока оно не стало сонно-размеренным.
Пожалуй, главная катастрофа случилась именно тогда, ее сегодняшнее признание собственных желаний — полная ерунда по сравнению с этим.
Ксавье неотрывно следит за выражением ее лица, отмечая самые незначительные изменения. Его наблюдательность изрядно раздражает. Ведь он всегда замечает то, что Уэнсдэй упорно пытается скрыть.
Ее руки все ещё лежат в его волосах.
Аддамс вынуждена признать, что ей это нравится — медленно пропускать между пальцев мягкие каштановые пряди, заставляя его расслабиться. А мгновением позже бесцеремонно дернуть и потянуть на себя, принуждая Ксавье склониться ниже, чтобы впиться в его губы грубым поцелуем.