«…Не скрывайте от меня Вашего настоящего мнения»: Переписка Г.В. Адамовича с М.А. Алдановым (1944–1957)
Шрифт:
Кстати, уже после моего ответного письма к Вам я получил письмо от Яновского (он мне никогда не пишет). В<асилий> С<еменович> спрашивал Ваш адрес и тоже сообщал об этом журнале, — но его сообщение целиком совпадало с Вашим первым и было очень кратким.
Так Пушкин, правда, так восторгался Цимбелином?! Впрочем, помнится, и Виктор Гюго восторгался этой драмой, особенно ее развязкой. Но это вроде того, что Андре Жид говорил мне: лучшая вещь Достоевского — «Вечный муж»!
Мы оба шлем самый сердечный привет и лучшие пожелания. Не забывайте.
47. Г.В. АДАМОВИЧ — М.А. АЛДАНОВУ. 25 октября 1952 г. Манчестер
25/Х-52
Дорогой Марк Александрович
Спасибо большое за быстрый ответ. Буду, значит, считать, что участие в журнале приемлемо «в принципе», — ну, а там видно будет. Гринберг — кроме редакторства, наверно, будет и полу-издателем. Он — человек более чем состоятельный, и я не думаю, чтобы его могли пригласить редактором без денежной поддержки журнала.
Вы спрашиваете, «зачем это мне»? Особого рвения у меня и нет. Но я не согласен с Вами, что в газете можно писать то же, что в журнале. Нет, в газете и темы другие, и отношение к теме другое, — пожалуй, именно потому, что читают газету 50 000 человек. В газете я стараюсь все «разжевывать», а иногда это себе самому надоедает. (И, по-моему, надоедает какому-то маленькому % читателей.)
Но пока все это — гадательно. Я не уверен, что журнал будет, не уверен, что в нем буду я. Хотел только знать Ваше мнение и еще раз очень за него благодарю.
На днях я читал Чаадаева и нашел у него неожиданный отзыв о «Переписке» Гоголя, — которого, как Вы, конечно, знаете, он терпеть не мог: в книге Гоголя есть «des pages d’une etourdissante beaute, des pages telles que celui qui les lit se sent heu-reux et fier de parler lalangue dans laquelle de pareilles choses sont ecrites»[209].
Это — из письма к Вяземскому. Я до сих пор знал только презрительные отзывы Ч<аадаева> о Гоголе и потому был удивлен. Но сразу вспомнил Вас, — потому что Вы никаких «beautes[210]» в «Переписке» не находите. Я согласен, что книга противная. Но написана она местами так, как никто другой не написал бы. Еще, тоже на днях, нашел в той же «Переписке» фразу, которая ни у кого, кроме Гоголя, в те времена немыслима:
«Если и музыка нас покинет, что будет с нашим миром?»
По-моему, сказано удивительно по интонации, по предчувствию всего того, что потом стали говорить Мережковский и К°, но гораздо хуже. Простите, дорогой Марк Александрович, за эту литературную интермедию. Кстати, мне писала Mme Терентьева, чтобы я прислал пробную часть предполагаемой книги «в ближайшие дни». Я ответил с просьбой о сроке в 2 недели — и пошлю ей на днях страниц 30–35, где две статьи — о Мережковском и о Шмелеве[211]. Остальное — потом, если эти листы будут приняты. Не понимаю, почему нужно торопиться, я думал послать больше, а теперь не знаю — писать ли дальше, до получения ответа.
Крепко жму Вашу руку, кланяйтесь, пожалуйста, Татьяне Марковне.
Ваш Г. Адамович
48. Г.В. АДАМОВИЧ — М.А. АЛДАНОВУ. Ноябрь 1952 г. Манчестер[212]
104, Ladybarn Road Manchester 14
Дорогой Марк Александрович
Я только что кончил статью о Вашем романе[213] и посылаю ее Вейнбауму[214]. А самый роман кончил читать вчера и весь еще «полон» им.
Думаю, что многого в «Ж<иви> к<ак>
Мне все хотелось — и не удавалось — объяснить «смысл» романа и его названия, т. е. «что автор хотел сказать». А потом я вспомнил слова Толстого (из предисловия к Поленцу[215]):
«Если смысл художеств<енного> произведения можно выразить своими словами, незачем было писать художественное произведение» (кажется, нет «своими»)[216].
И это, конечно, верно, — и, значит, хорошо, что мне не удалось объяснить ничего, кроме общего тона и склада (м. б., это тоже не удалось, не знаю, но то наверно было бы искажением).
А вообще-то Ваш роман втягивает в себя, как в живой, незнакомый мир. Удивительно при этом то, что люди Ваши вовсе не очень привлекательны — а расстаться с ними трудно. Какой-то круговой порукой они связаны со всеми людьми, разгадка, вероятно, в этом. Мне милее всех из Ваших людей Сильвия, жена Пемброка, о которой сказано у Вас два слова, но которая наверно похожа на Там<ару> Матвеевну Кременецкую, образ чудный, вроде пушкинской капитанши Мироновой. И еще — эта несчастная «ведьма», которую сожгли: есть что-то в ней tres poignant[217]. Вы, наверно, подумаете, что я пишу Вам вздор.
Пожалуй! Я сел писать с желанием что-то сказать, а чувствую только какое-то смущение и волнение от прочитанного, как, м. б., и должно быть. Cest tres triste en somme, mais on ne dirait pas — en quittant votre univers — que le monde soit irreme-diablement perdu[218].
Я вспомнил Герцена в статье[219], и все больше думаю, что у Вас с ним много общего. Вообще, замечательно то, что, читая теперешние русские книги — даже Бунина, — не вспоминаешь из прошлого решительно ничего. А у Вас наш grand siecle[220] — продолжается, со многими темами его. Простите, Марк Александрович, весь этот болтливый туман. Письма надо бы писать толково, на французский лад, а я будто сижу в cafe Mozart, да и то вместо кофе выпил коньяку.
Ваш Г.А.
49. М.А. АЛДАНОВ — ГВ. АДАМОВИЧУ 30 ноября 1952 г. Ницца 30 ноября 1952
Дорогой Георгий Викторович.
Ваше письмо и очень тронуло меня, и даже несколько взволновало. От души Вас благодарю.
Я не послал Вам экземпляра «Живи как хочешь» по следующей причине. Месяца полтора тому назад Столкинд[221] показал мне письмо, полученное им от Г. Света[222], сотрудника «Н<ового> р<усского> слова». Свет писал ему и просил сообщить мне, что он предложил Вейнбауму написать о моем романе. Вейнбаум ответил, что отзыв даст Адамович. Надеюсь, вы мне поверите: я ни одного слова не писал «Н<овому> р<усскому> слову» (ни другим изданиям), что прошу поручить рецензию такому-то. Но, разумеется, был чрезвычайно рад тому, что они просили о рецензии именно Вас. Ваше мнение для меня чрезвычайно важно, — Вы это знаете давно. Если б я после письма Света послал Вам книгу, то это было бы «каптацио беневоленциэ»[223].